В творчестве некоторых писателей полемический запал, порожденный их несогласием с концепциями, защищавшимися «прозой молодых», привел к укреплению их на позициях строгого, сурового реализма. Ярче всего это проявилось в повестях «Прощай, Гульсары!» (1966) и «Белый пароход» (1970) Чингиза Айтматова. «Его герои, — пишет Арнольд Б. Макмиллин, — простые люди, занятые нелегким трудом; они изображены в состояний острого социального и эмоционального конфликта. Айтматов рисует их с сочувствием и пониманием, не пытаясь скрывать трудностей, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни. И — что более важно — он глубоко исследует психологию своих героев, тонко выявляя скрытую ее мотивировку; хотя герои его не интеллектуалы— они склонны к рефлексии и размышляют о прошлом, о смысле своей жизни.

Постоянный мотив у Айтматова — одинокий всадник, едущий по степи и поющий. Поет он о своей юности и о том, как уходят годы. Это дикая, меланхолическая песня, полная старых воспоминаний и полузабытых ассоциаций. Певец дает полный выход своим эмоциям, поскольку слушают его только высокие степные травы и далекие горы. Эта метафора имеет большое значение для объяснения айтматовских произведений. В них есть трагическое чувство утраты — не ностальгия по «добрым старым временам», а тоска по утраченной невинности... Для Айтматова прошлое и настоящее неразрывно связаны... В постоянных схватках между добром и злом, изображаемых писателем, добро неизбежно побеждает. Это не означает, будто его произведения имеют счастливые концовки — в большинстве случаев как раз концовка довольно печальна. Но за грустью чувствуется оптимистическая вера в человека и яростная надежда на лучшее завтра».

Я выписал эту обширную цитату, перевел ее и привожу здесь потому, что считаю характеристику творчества Чингиза Айтматова на перегоне от «Материнского поля» до «Белого парохода», данную английским профессором, верной.

Прочитав повесть «Прощай, Гульсары!», Валентин Овечкин воскликнул: «Здорово написано. Молодец Айтматов! Талантлив и смел...» Сирийский писатель Ахмед Юсуф Дауд тоже считает: «Самые блестящие образы в творчестве Айтматова — Танабай и его конь Гульсары в замечательной повести «Прощай, Гульсары!» Это произведение — целая эпопея из жизни киргизского пастуха».

В 1988 году, во время моего пребывания в Токио, профессор Тацуо Курода, редактор журнала « литература» (на японском языке), перевел мне письмо одного из читателей журнала. Читатель сообщал., что случайно натолкнулся на номер с повестью «Прощай, Гульсары!». Его очаровали в ней правда, нравственная чистота и целомудрие, глубокое содержание, величие идеалов. «Мне, — признавался читатель, — надоели произведения с пошлым размазыванием секса, воспевающие вино и прожигание жизни; теперь я с нетерпением буду ждать каждый номер вашего журнала». И заканчивал: «Почти не верится, что существует страна, где люди стремятся к действительно высокой цели, делают великое дело и сами чисты, честны, красивы». Иракский исследователь М. Таляль в статье, озаглавленной «В ознаменование социалистического реализма», назвал «Прощай, Гульсары!» «самым глубоким и самым лучшим по широте охвата явлений жизни произведением Айтматова».


 






Многая мудрость рождает печаль, — говорили древние. Не миновало это и Чингиза Айтматова. Начиная с повести «Прощай, Гульсары!», при всем, я бы сказал, воинствующе-утверждающем пафосе его творчества, оно потрясает острым драматизмом взятых жизненных коллизий, ошеломляющими поворотами в судьбах героев — порой трагических судьбах, в самом возвышенном значении этих слов, когда и сама гибель служит возвышению человека, пробуждению скрытых в нем ресурсов добра.

Усложняются, естественно, и принципы повествования, рассказ от автора совмещается через посредство несобственно-прямой речи с исповедью героя, нередко переходящей во внутренний монолог, вновь незаметно переливающийся в речь автора, рисующего яркие картины жизни возрожденных народов, особенно казахов и киргизов, среди которых он вырос.

Действительность захватывается в единстве ее настоящего и ее корней. Резко усиливается роль фольклорных элементов. Вслед за лирическими песнями, нередко звучащими в его первых повестях, автор все шире и свободнее вкрапливает в ткань новых сочинений народные легенды реминисценции из «Манаса» и других эпических сказаний киргизского и казахского народов. Реальная текущая действительность щедро соединяется в произведениях с легендами, поверьями, поэтическими обычаями многовековой давности.

В названных произведениях, заметил Марседес С. Мораи на страницах кубинского еженедельника, «мы встречаемся с героем, пришедшим к нам из глубин истории, обогащенным богатой традицией устного народного творчества».