Вопрос жизни и смерти занимал очень многих русских писателей. Особенно ярко он выражен в произведениях Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого, позднее будет волно­вать М. Булгакова. У Достоевского мне запомнился рас­сказ князя Мышкина о состоянии человека перед казнью. (Толстой посвятил целый рассказ описанию жизни нака­нуне смерти. Его герой смертельно больной человек и зна­ет о грядущей кончине.)

Леонид Андреев, писатель более позднего времени, вдох­новленный произведениями предшественников, создает свое, новое произведение «Рассказ о семи повешенных», где отражаются его собственные взгляды на жизнь и смерть; посвящает он его Л.Н. Толстому.
В «Рассказе о семи повешенных» Леонид Андреев рас­крывает всех своих героев прежде всего с человеческой точки зрении в ситуации жизни и смерти. В первой главе описывается министр, на которого готовится покушение. Прежде всего перед нами больной человек, которого мы жалеем. Писатель очень подробно описывает его, чтобы читатель увидел в нем такого же человека, как и он сам. Мы узнаем, что у министра «было что-то с почками», и при каждом сильном волнении наливались водою и опу­хали его лицо, ноги и руки...», что «с тоскою больного человека он чувствовал свое опухшее, словно чужое лицо и неотвязно думал о той жестокой судьбе, которую гото­вили ему люди», и нам уже искренне жаль его. Час дня, который так зловеще навис над министром, представля­ется и нам как нечто страшное, противоречащее законам природы. Несмотря на то что бедный этот человек убеж­ден в том, что смерть предотвращена уже одним упоми­нанием точного часа, понимая, что в указанное время этого точно не произойдет, ведь никому не дано «знать дня и часа своей смерти», все же терзаться и мучиться он бу­дет до тех пор, пока не пройдет этот роковой час дня.

Кто же те люди, которые, как позже скажет Булгаков, были готовы «перерезать волосок», который они не под­вешивали, люди, которые, по существу, ради какой-то цели были готовы убить. Своим поступком они как бы отдели­ли себя от остального мира и начали существовать вне закона. Им доведется пережить минуты, которые не дол- Жен переживать ни один человек. Своим бесчеловечием они сами подписали себе приговор.

Но и их, как ни странно, Андреев описывает опять с человеческой точки зрения. Во-первых, они интересны писателю как люди, которые решились вершить суд своими руками, во-вторых, как люди, сами оказавшиеся на краю пропасти.

Но до того как рассмотреть эту ситуацию, мне бы тел ось обратиться к двум другим героям рассказа, оказавшимся в таком же положении.

Правда, одного из них героем никак нельзя назвать* даже трудно назвать человеком. Подобно животному живет по инстинкту, не задумываясь о чем бы то ни было. Преступление, за которое его приговорили к смертной казни, чудовищно. Но при описании убийства человек! попытки изнасилования женщины я, как ни странна почувствовала не только лишь презрение, но и даже до  жалости к преступнику. Мне лично Янсон напомнил затравленного зверька. Своей постоянной фразой «меня не надо вешать» он действительно внушает жалость. Он не верит в то, что его могут казнить. Размеренность жизни в тюрьме он воспринимает как признак то ли помилова­ния, то ли забвения. Он даже впервые смеется, правда, смех его опять же таки нечеловеческий. Поэтому естествен и ужас, с которым узнает он о казни. Из всех чувств ос тается лишь страх. Правда, разнообразия чувств никогда и не было. Ему не знакомы страсть и раскаяние. Не­даром в его описании подчеркивается постоянная сонли­вость. Создается впечатление, что он даже и не отдает себе отчета в совершенном им преступлении: «О своем преступ­лении он давно забыл и только иногда жалел, что не уда­лось изнасиловать хозяйку. А скоро забыл и об этом». 

Лишь страх и смятение остаются в его душе накануне казни. «Его слабая мысль не могла связать двух представ­лений, так чудовищно противоречащих одно другому: обычного светлого дня, запаха и вкуса капусты — и того, что через два дня он должен умереть. Он ни о чем не думал, он даже не считал часов, а просто стоял в немом ужасе перед этим противоречием, разорвавшим его мозг на две части».

Несколько по-иному ведет себя другой заключенный, приговоренный к казни вместе с Янсоном. Мишка Цыга­нок считает себя лихим разбойником, напоминает ребен­ка, играющего в казаки-разбойники или войну. «Какой- то вечный неугомон сидел в нем и то скручивал его, как жгут, то разбрасывал его широким снопом извивающих­ся искр». Так, на суде Цыганок свистит по-разбойничьи, тем самым повергая всех в изумление, смешанное с ужа­сом. Его развитие, как мне кажется, остановилось на мальчишеском уровне. Убийства и ограбления он воспринимает как геройства, как некую интересную, захватывающую игру. не задумываясь, что геройства эти отнимают у кого- то средства существования, у кого-то жизнь. Натура его также раскрывается в реакции на предложение стать па­лачом. Опять же таки он не задумывается о существе этой профессии, он лишь представляет себя в красной рубахе, любуется собой, и в его мечтах даже «тот, кому он сей­час будет рубить голову, улыбается».

Но чем ближе день казни, тем ближе подбирается к нему страх. Под конец он уже бормочет: «Голубчики, милень­кие, пожалейте!..» Но все же хоть и ноги немеют, он ста­рается оставаться верным себе: просит на удавочку мыла не жалеть, а, выйдя на двор, кричит: «Карету графа Бен­гальского!»


 






Возвращаясь к террористам, хотелось бы отметить, что, в отличие от Янсона и Цыганка, это люди с убеждения­ми, с желанием изменить мир к лучшему, которое натол­кнуло их на мысль об убийстве министра. Они наивно (а наивность, как мне кажется, зачастую переплетается с жес­токостью) полагали, что убийство одного человека (прав­да, для них он был не человеком, а министром) сможет изменить положение. Итак, кто же эти люди и как ведут себя они накануне смерти?

Один из них - Сергей Головин. «Это был совсем еще молодой, белокурый, широкоплечий юноша, такой здоро­вый, что ни тюрьма, ни ожидание неминуемой смерти не могли стереть краски с его щек и выражение молодой, счастливой наивности с его глаз». Он в постоянной борь­бе - борьбе со страхом: то начинает, то бросает занятия гимнастикой, то мучает себя вопросами, на которые ник­то никогда не ответит. Но все же этот человек преодоле­вает свой страх, возможно, ему помогает благословение отца, который хотел, чтобы его сын >мер храбро, как офицер. Поэтому когда всех везли в последний путь, Сер­гей вначале был несколько бледен, но скоро оправился и стал такой, как всегда.

Мужественно встречают смерть и женщины, участвовав­шие в заговоре. Муся была счастлива, потому что стра­дала за свои убеждения. Романтические ее представления о женственности помогают ей в этой тяжелой ситуации. Ей даже стыдно за то, что погибать она будет как люди, которым она поклонялась и сравнить себя с которыми просто не смела.

Ее подруга Таня Ковальчук смерти тоже не боялась. «Смерть она представляла себе постольку, поскольку пред­стоит она, как нечто мучительное, для Сережи Головина, для Муси, для других, - ее же самой она как бы не каса, лась совсем». Вообще странно, как могла эта женщийа принять участие в подобном заговоре. Очевидно, что он просто не отдавала себе отчет (как, скорее всего, и многие другие террористы) в том, что идет на убийство Человека. Для Тани и всех остальных это был лишь министр — воплощение и источник всех зол.

Одним из тех, о ком так заботилась Таня Кавальчук, был Василий Каширин. «В ужасе и тоске» оканчивал он свою жизнь. В нем более ярко представилось такое естест­венное чувство для каждого человека, как боязнь смер­ти. Он наиболее явственно чувствует разницу между жиз­нью прежней и жизнью настоящей, последнюю правиль­нее было бы назвать преддверием смерти. «И вдруг сразу резкая, дикая, ошеломляющая перемена. Он уже не идет куда хочет, а его везут — куда хотят... Он уже не может выбрать свободно: жизнь или смерть, как все люди, и его непременно и неизбежно умертвят». Каширин не верит, что его настоящий мир реален, поэтому все вокруг и он сам представляется ему игрушечным. Лишь на суде он пришел в себя, но уже на свидании с матерью он опять потерял душевное равновесие.

Совсем другим был Вернер. Он, в отличие от всех ос­тальных, шел на убийство не в первый раз. Этому чело­веку совсем не знакомо было чувство страха. Он, пожа­луй, наиболее подходит под всеобщее представление о ре­волюционерах. Но и эту уже сложившуюся личность меняет ожидание смерти — меняет к лучшему. Только в последние свои дни он понимает, как дорого ему всё и все. Этот за­крытый, неразговорчивый человек в последние дни стано­вится заботливым, и сердце его наполняется любовью. В этом он походит на толстовского Ивана Ильича, который тоже умирает, исполненный любви. Осознание смерти пе­ременило Вернера, он увидел «и жизнь и смерть и пора­зился великолепием невиданного зрелища. «Словно шел по узкому, как лезвие ножа, высочайшему горному хреб­ту, и на одну сторону видел жизнь, а на другую видел смерть, как два сверкающих, глубоких, прекрасных моря, сливающихся на горизонте в один безграничный широкий простор... И новою предстала жизнь». Никогда бы преж­ний Вернер не понял страданий Васи Каширина, никогда бы не посочувствовал Янсону. Новый же Вернер заботит­ся и искренне жалеет самого немощного и слабого, в пос­ледний путь он идет именно с Янсоном. Вернер радуется, что может доставить хоть минимум удовольствия своему спутнику, дав ему папиросу. Не только Вернер, но и «все с любовью смотрели, как пальцы Янсона брали папиросу, как горела спичка и изо рта Янсона вышел синий дымок».

Самое главное для Андреева — это то, что все эти люди умирают с любовью, наполнившей их сердца.

Писатель открыто не призывает к избежанию насилия, как это делали многие другие. Но сам дух рассказа на­страивает читателя на неприемлемость насилия. И тем значительней звучит последняя фраза произведения: «Так люди встречали восходящее солнце». В одной этой фразе заключено все противоречие жизни и смерти, вся несура­зица творимого людьми. Насилие нельзя оправдать ничем, оно противоречит жизни — законам природы.