В.П. Астафьев родился в 1924 году в Красноярском крае и до конца своей жизни жил на родине. Детство — труднее не придумаешь. Мальчику было всего семь лет, когда погибла его мать. Она утонула в Енисее. Памяти матери, Лидии Ильиничны, он посвятит повесть «Пере­вал».

 А позднее, став уже известным писателем, скажет с горькой сыновней любовью: «И лишь одно я просил бы у своей судьбы — оставить со мной маму. Ее мне не хватало всю жизнь...» Осенью 1942 года Астафьев ушел доброволь­цем на фронт. Семнадцатилетний рабочий Виктор Аста­фьев попал на передовую, в самое пекло войны. Воинское звание — рядовой. И так до самой победы: шофер, арт- разведчик, связист. Его дважды ранят, контузят. Словом, на войне как на войне. После войны много профессий сменил будущий писатель, метался, как он скажет, по разным работам (был и слесарем, и чернорабочим, и груз­чиком, и плотником в вагонном депо, и мойщиком мяс­ных туш на колбасном заводе), пока в 1951 году в газете «Чусовской рабочий» не был опубликован его первый рас­сказ, и стал он газетным литературным сотрудником. Отсюда и начинается собственно его творческая биография.

Астафьев заканчивает Высшие литературные курсы, а в середине пятидесятых годов известный критик А. Макаров уже говорил о признании Астафьева как писателя и очень точно обозначил основные творческие устремления тогда еще молодого художника: «...размышление о нашей жиз­ни, о назначении человека на земле и в обществе и его нрав­ственных устоях, о народном русском характере... по на­туре своей он моралист и поэт человечности». Поначалу Ас­тафьев начал писать прозу — в том ее понимании, какое он застал в советской литературе ко времени своего худо­жественного и мировоззренческого становления.

Произведение написано в форме повести в рассказах. И все-таки «Последний поклон» не сборник рассказов, а еди­ное произведение, так как все его элементы объединены одной темой.
Так о чем же это произведение? Это произведение о Родине, в том значении, как понимает ее Астафьев. Ро­дина для него — это русская деревня, трудолюбивая, не избалованная достатком; это природа, суровая, необыкно­венно красивая — мощный Енисей, тайга, горы. Повество­вание ведется от первого лица — мальчика Вити Потыли- цына, сироты, живущего с бабушкой. Отец Вити — гуляка и пьяница, семью бросил. Мать Вити погибла - утонула в Енисее. Жизнь Вити протекала, как у всех остальных дере­венских мальчиков — помощь старшим по хозяйству, сбор ягод, грибов, рыбалка, игры. Главная героиня «Покло­на» — Витькина бабушка Катерина Петровна — именно потому и стала нашей общей русской бабушкой, что собрала в себе в редкой живой полноте все, что еще осталось в родной земле крепкого, наследного, исконно родного, что мы про себя каким-то внесловесным чутьем узнаем как свое, будто всем нам светившее и заранее и навсегда данное.

Ничего писатель в ней не прикрасил, оставил и грозу характера, и ворчливость, и непременное желание все пер­вой узнать и всем в деревне распорядиться (одно слово - Генерал). И бьется, мучается она за детей и внуков, сры­вается в гнев и слезы, а рассказывает о жизни, то, оказывается, нет в ней для бабушки никаких невзгод: «Дети родились — радость. Болели дети, она их травками да ко­реньями спасала, и ни один не помер — тоже радость... Руку однажды выставила на пашне, сама же и вправила, стра­да как раз была, хлеб убирали, одно рукой жала и косо- ручкой не сделалась — это ли не радость?» Это общая чер­та старых русских женщин, и черта именно христианская, которая при истощении веры так же неотвратимо истоща­ется, и человек все чаще предоставляет счет судьбе, меря зло и добро на ненадежных весах общественного мнения, подсчитывая страдания и ревниво подчеркивая свое мило­сердие. В «Поклоне» же все еще древне-родное, колыбель­ное, благодарное жизни и этим все вокруг животворящее.


 



Но вот в жизни Витьки наступает переломный момент. Его отправляют к отцу и мачехе в город учиться в шко­ле, так как в деревне школы не было. И когда бабушка ушла из повествования, начались новые будни, все потем­нело, и явилась в детстве такая жестокая страшная сто­рона, что художник долго уклонялся от того, чтобы на­писать вторую часть «Поклона» — грозный оборот своей судьбы, свое неизбежное «в людях». Не случайно послед­ние главы «Поклона» были закончены в 1992 году.

Вторую часть повести порою корили за жестокость, но подлинно действенна она была не мстительной нотой. Ка­кое мщение? При чем тут оно?

Художник вспоминает свое сиротство, изгнанничество, бездомность, общую отверженность, лишность в мире, ка­залось, не для того, чтобы теперь победительно востор­жествовать: что, взяли? — или чтобы вызвать сочувствен­ный вздох, или еще раз припечатать бесчеловечное вре­мя. Это все были бы задачи слишком чужие исповедному и любящему астафьевскому дару. А разве маленький, цеп­кий герой «Поклона» Витька Потылицын что-то расчет­ливо сознавал?
Он только жил, как умел, и увертывался от смерти, и даже в отдельные минуты умудрялся счастливым быть и красоту не пропустить. И если кто и срывается, то это не Витька Потылицын, а Виктор Петрович Астафьев, ко­торый с пониманием и со смятением спрашивает мир: как могло случиться, что дети оказались поставлены в такие условия существования?

«Ода русскому огороду» была написана в 70-е годы. Эта повесть создавалась параллельно с «Прощальным покло­ном», словно на его полях. Напечатай их вместе, и они будут ревниво оглядываться друг на друга, стесняться по­хожести ситуаций и близости героев.

Русская деревня в изображении Астафьева предстает перед нами как светлый образ Родины. Из воспоминаний взрослого человека о событиях детства выпадает большин­ство отрицательных моментов, за исключением, быть мо­жет, самых резких. Именно поэтому астафьевская деревня так духовно чиста и красива. Этим она и отличается от Деревни, изображаемой другими писателями, например Солженицыным, у которого деревня, полная противополож­ность астафьевской, нищая, живущая только одним — толь­ко бы прожить, не умереть с голоду, не замерзнуть зимой, не дать соседу получить то, что мог бы получить ты.

Произведения Астафьева находят отклик в душах читате­лей, которые так же понимают и любят Родину и хотят ви­деть ее все такой же светлой и чистой, как видел ее автор.