Военная лирика А. Ахматовой требует глубокого осмысления, потому что, помимо своей несомненной эстетической и человеческой ценности, она представляет интерес и как немаловажная деталь тогдашней литературной жизни, исканий и находок той поры.

Критика писала, что интимно-личная тема в военные годы уступила место патриотической взволнованности и тревоге за судьбу человечества. Правда, если придерживаться большей точности, то следовало бы сказать, что расширение внутренних горизонтов в поэзии Ахматовой началось у нее, как мы только что видели на примере «Реквиема» и многих произведений 30-х годов, значительно раньше годов войны. Но в общем плане это наблюдение верно, и надо заметить, что изменение творческого тонуса, а отчасти даже и метода было свойственно в годы войны не только А. Ахматовой, но и другим художникам сходной и несходной с нею судьбы, которые, будучи прежде далекими от гражданского слова и непривычными к мышлению широкими историческими категориями, тоже переменились и внутренне, и по стиху.

Это обращение к политической лирике, а также к произведениям гражданско-философского смысла («Путем всея земли», «Реквием», «Черепки» и др.) в самый канун Великой Отечественной войны оказалось чрезвычайно важным для ее дальнейшего поэтического развития. Вот этот-то гражданский и эстетический опыт и осознанная цель поставить свой стих на службу трудному дню народа и помогли Ахматовой встретить войну стихом воинственным и воинствующим.

Муза Ленинграда надела в те тяжелые дни военную форму. Надо думать, что и Ахматовой она являлась тогда в суровом, мужественном обличье. Но, в отличие от годов первой мировой войны, когда, мы помним, Ахматова переживала чувство безысходной, скорби, не знавшей выхода и просвета, сейчас в ее голосе - твердость и мужество, спокойствие и уверенность: «Вражье знамя растает, как дым». П. Лукницкий верно почувствовал, что причина этого мужества и спокойствия в ощущении единства с жизнью народа, в сознании того, «что она сейчас душой вместе со всеми». Здесь - водораздел, который пролегает между ранней Ахматовой, периода первой мировой войны, и автором «Клятвы» и «Мужества».

Некоторые ее произведения этого времени по своему высокому трагизму перекликаются со стихотворениями Ольги Берггольц и других ленинградцев, остававшихся в кольце блокады. Слово «плакальщица», которым затем так часто и напрасно упрекали Берггольц, впервые появилось применительно к Ленинграду именно у Ахматовой. Этому слову она придавала, разумеется, высокое поэтическое значение. Ее стихотворные реквиемы включали в себя слова ярости, гнева и вызова:

    * А вы, мои друзья последнего призыва!
    * Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
    * Над вашей памятью не .стыть плакучей ивой,
    * А крикнуть на весь мир все ваши имена!
    * Да что там имена!
    * Ведь все равно - вы с нами!..
    * Все на колени, все!  .
    * Багряный хлынул свет!
    * И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами
    * Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.
    * А вы, мои друзья последнего призыва!..

Так же относилась к своему поэтическому долгу и Ольга Берггольц. Обращаясь к Городу, она писала:

    * Не ты ли сам
    * зимой библейски грозной меня к траншеям братским подозвал и,
    * весь окостеневший и бесслезный, своих детей оплакать приказал?


 




    * Твой путь

Конечно, у Ахматовой нет прямых описаний войны - она ее не видела. В этом отношении при всех моментах удивительных подчас совпадений (интонационных и образных), которые иногда обнаруживаются между стихами, написанными в кольце и на Большой земле, их, разумеется, все же нельзя ставить вплотную друг к другу. Стихи О. Берггольц, Н. Тихонова, В. Шефнера, В. Саянова, Рождественского и других поэтов, находившихся в кольце блокады, активно участвовали в ратном и трудовом подвиге ленинградцев; они, кроме того, были насыщены такими деталями и штрихами жизни, которых не могло быть у людей, находившихся далеко. Но произведения Ахматовой в данном случае дороги тем, что они выражали чувства сострадания, любви и скорби, шедшие тогда к Ленинграду со всех концов страны. В ее поэтических посланиях наряду с патетикой, пронизанной горечью и тоской, было много простой человеческой ласки.

Таковы, например, ее стихи ленинградским детям, в которых много материнских невыплаканных слез и сострадательной нежности:

    * Постучись кулачком  я открою.
    * Я тебе открывала всегда.
    * Я теперь за высокой горою,
    * За пустыней, за ветром и зноем,  
    * Но тебя не предам никогда…
    * Твоего я не слышала стона,
    * Хлеба ты у меня не просил.
    * Принеси же мне ветку клена
    * Или просто травинок зеленых,
    * Как ты прошлой весной приносил.
    * Принеси же мне горсточку чистой
    * Нашей невской студеной воды,
    * И с головки твоей золотистой
    * Я кровавые смою следы.
    * Постучись кулачком я открою…
    * Ощущение безраздельной общности с Городом:
    * Разлучение наше мнимо:
    * Я с тобою неразлучима,
    * Тень моя на стенах твоих
    * было равно в ее поэзии общности со страной, с народом.