В стихах ташкентского периода неоднократно возникали, сменяясь и наплывая друг на друга, то российские, то среднеазиатские пейзажи, проникнутые ощущением бездонности уходящей вглубь национальной жизни, ее непоколебимости, прочности, вечности. В стихотворении «Под Коломной» («Гуляют маки в красных шапках») поднимается, ввысь осевшая в землю старинная звонкая колокольня и древний запах мяты простирается над душным летним полем, раскинувшимся по-русски привольно и широко:

    * Все бревенчато, дощато, гнуто…
    * Полноценно цедится минута
    * На часах песочных…

В годы войны, угрожавшие самому существованию государства и народа, не только у Ахматовой, но и у многих других поэтов рождалось неотступное стремление вглядеться в вечный и прекрасный лик Родины. Симоновский широко известный и любимый в те годы мотив трех березок, от которых берет свое начало великое понятие «Родина», звучал в той или иной форме у всех художников страны. Очень часто этот мотив озвучивался исторически: он рождался из обострившегося тогда ощущения преемственности времен, непрерываемо поколений и столетий. Фашизм вознамеревался, остановив часы истории, самонадеянно повернуть их стрелки в обратную сторону в пещерное логово зверя, в темный и кровавый быт древних германцев, властителей опустошенных пространств. Советские художники, обращаясь к прошлому, видели в нем истоки необратимого движения человечества к прогрессу, к совершенствованию, к цивилизации. В годы Великой Отечественной войны много писалось исторических романов и повестей, пьес и стихов. Художники, как правило, обращались к великим историческим периодам, связанным с освободительными войнами, с деятельностью крупных исторических лиц. История неоднократно, возникала и в агитационной публицистике - у А. Толстого, Федина, Л, Леонова… В поэзии непревзойденным мастером исторической живописной лирики был Дмитрий Кедрин.

Своеобразие Ахматовой заключалось в том, что она умела поэтически передать само присутствие живого духа времени, истории в сегодняшней жизни людей.  В «Сказке о дедовой шубе» он уходит к самым истокам национального бытия, к тому пейзажно-историческому лону, которое еще не называлось, возможно, именем Руси, по из которого Русь родилась, вышла и начала быть. Оправдывая свой замысел детской атавистической интуицией, он с большой выразительной силой развертывает полулегендарные картины древней Родины. Ахматова не уходит в сказку, в предание, в легенду, но ей постоянно свойственно стремление запечатлеть устойчивое, прочное и непреходящее: в пейзаже, в истории, и национальности. Потому-то и пишет она, что

    * Солнца древнего из сизой тучи
    * Пристален и нежен долгий взгляд.
    * Под Коломной

А в другом стихотворении произносит и совсем странные, по первому впечатлению, слова:

    * Я не была здесь лет семьсот,
    * Но ничего не изменилось…
    * Все так же льется божья милость
    * С непререкаемых высот…
    * Все те же хоры звезд и вод,
    * Все так же своды неба черны,

 



    * И так же ветер носит зерна,

    * И ту же песню мать поет…
    * Я не была здесь лет семьсот…

Характерной особенностью лирики Ахматовой тех лет является удивительное по своей неожиданной естественности совмещение в ней двух поэтических масштабов: это, с одной стороны, обостренная внимательность к мельчайшим проявлениям, повседневно окружающей поэта жизни, красочные мелочи, выразительные детали, штрихи, звучащие подробности, а с другой - огромное небо над головой и древняя земля под ногами, ощущение вечности, шелестящей своим дыханием у самых щек и глаз. Ахматова в своих ташкентских стихах необыкновенно красочна и музыкальна.

    * Из перламутра и агата,
    * Из задымлённого стекла,
    * Так неожиданно покато
    * И так торжественно плыла,
    * Как будто «Лунная соната»
    * Нам сразу путь пересекла.
    * Явление луны

Однако наряду с произведениями, навеянными непосредственно Азией, ее красотой и торжественной величественностью, философичностью ее ночей и знойным блистанием жгучих полдней, рядом с этим очарованием жизни, рождавшим в ее лирике неожиданное чувство полноты бытия, все время продолжалась, не давала покоя и неустанно двигалась вперед работа взыскующей поэтической памяти. Суровый и кровавый военный день, уносивший тысячи молодых жизней, неотступно стоял перед ее глазами и сознанием. Великая, торжественная тишь безопасной Азии была обеспечена неизбывной мукой сражающегося народа: только себялюбец мог забыть о не перестававшей греметь смертоубийственной войне. Незыблемость вечных основ жизни, живительным и прочным ферментом входившая в ахматовский стих, не могла упрочить и сохранить уникальное в своем единичном существовании человеческое сердце, но к нему, прежде всего и должна быть обращена поэзия. Впоследствии, через много лет после войны, Ахматова скажет:

    * Наш век на земле быстротечен
    * И тесен назначенный круг,
    * А он неизменен и вечен
    * Поэта неведомый друг.
    * Читатель

Люди, воюющие современники - вот что должно быть глазной заботой поэта. Это ощущение долга и ответственности перед неведомым другом-читателем, перед народом может выражаться по-разному: мы знаем в годы войны боевую агитационную публицистику, поднимавшую бойцов в атаку, знаем «Землянку» Алексея Суркова и «Убей его!» Константина Симонова. Сотни тысяч ленинградцев, не переживших первой блокадной зимы, унесли с собой в могилы неповторимый сестринский голос Ольги Берггольц…