Там лес и дол видений полны,
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой...
А.С. Пушкин

Русь... Непознанная, полудикая, первобытная вселенная, обретшая видимые очертания и границы.

Русь... Стихия, вобравшая в себя таинственные грёзы и ворожбу, сказочно-сонные раздумья и пленительную сладость пьяняще красивой абсурдности бытия.

“Умом Россию не понять...” Единственный способ познать её эфемерную, эмпирическую сущность — облачиться в одеяния мифического Морфея и окунуться в бездонные, безвременные пространства сна.

Лирический герой стихотворения Блока «Русь» предан дремотной неге, приобщён к тайне, во внутренних сферах которой, словно божественно-прекрасная, но жестокая и холодная царица, завладевшая сердцем простого странника, “почивает” Русь.

Дремлю — и за дремотой тайна,
И в тайне — ты почиешь, Русь.

Образно-логическая цепочка, звенья которой связываются при помощи эллипса дремота — тайна — Русь, ассоциирует образ Руси с незримым переплетением дремоты и тайны, духовная диффузия которых объясняет образно-символическое “наполнение” стихотворения.

Русь, загадочная, разноликая, колдовская, овеянная ворожбой и исхлёстанная голыми прутьями старины, — лишь сон лирического героя, она порождение его разума, желающего пребывать в состоянии трагически-дремотном вечно (“Ты и во сне необычайна” — строфа первого катрена, “Она и в снах необычайна” — последнее четверостишие, в котором желание героя продлить или повторить сонный вымысел подтверждается употреблением слова “сон” во множественном числе, и в целом использованием кольцевого обрамления стихотворения). Русь в представлении лирического героя не идеальная, напротив, при видимой “насыщенной” первобытности, загадочности, истинной сказочности она колючая, снежная, “голая”, облачённая в лохмотья, не нашедшая правильного пути и заблудившаяся в мире распутий.

Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены...

Она нашла зримое воплощение и сфокусировала свои чарующие особенности в “мутном взоре колдуна” (необычный эпитет, использованный поэтом, определяет глубинную сущность Руси — мутная колдовская стихия). Она завораживающе таинственна и непонятна, но её видимая загадочность приобретает апокалипсическое звучание. Образ разноликих народов, водящих “ночные хороводы // Под заревом горящих сёл” родствен библейским образам жителей Вавилона, города — обители порока, которые претворили рушащуюся, гибельно обречённую действительность в Валтасаров пир.

Русь для лирического героя — языческий остров, опоясанный реками и окружённый дебрями, впитавший в себя колдовскую устроенность мироздания. Население его составляют колдуны, ведуны, ведьмы, черти, племена язычников. Элементы бытия: люди, дьявольская сила и природа, воплощённая в образах вьюги, вихря и голых прутьев и олицетворяющая прошлое Руси, — раздроблены, разобщены, подчинены хаотическому делению: каждый ведёт свою, иную, отличную от других существ жизнь.

Ритмическое чередование звуков [а] и [о], сопровождающее музыкальный контекст стихотворения, в сочетании с географическими указаниями (“опоясана реками и дебрями окружена”), вводит в идейную ткань произведения мотив замкнутости и обречённости.



 





Крики болотных журавлей, чарующий шёпот заклинаний ведунов, игривые взвизгивания ведьм и чертей, пронзительный звук железного скрежета, дикий свист и завывания “вихря снежного” — вот музыкальный фон сонной ирреальности, завладевшей лирическим героем.

Идейное содержание стихотворения раскрывает два образа Руси: трагически-колдовской, изображённый в первой композиционной части (“Русь, опоясана реками...” — “Поёт преданья старины...”), и реальный, не показанный явно, но ощущаемый читателем через настроение лирического героя, созданный во второй композиционной части (“Так — я узнал в моей дремоте...” — “Первоначальной чистоты”). Калькирование, наложение одной стихии на другую отражает “подводную” необыкновенность стихотворения. В реальности Русь “преломляется”, перевоплощается в мертвенно-прекрасное создание, изуродованное горьким, разбойным жизненным бытием. Такой мы видим Россию в цикле «Родина». В «Разных стихотворениях», включённых во вторую книгу “трилогии вочеловечения”, сонная пелена мыслей героя окутала земные несовершенства и преобразила трагическую абсурдность и жизненную зрелость в коварно-пленительные “ирреалии”. Из мира действительности проникли лишь бездорожье и одиночество лирического героя, пришедшего “печальной, ночной” тропой к кладбищу (мотив пути).

Он сам — “вылитая Русь” (Игорь Северянин), он доводит свои порывы до абсурдной трагикомичности.

И там, на кладбище ночуя,
Подолгу песни распевал...

Но ощущает “сокровище” в своей душе — “первоначальную чистоту”, взлелеянную и охраняемую Русью — матерью, Русью — женщиной, Русью — небесной девой («Твоей одежды не коснусь»), постигнув “совершенную несовершенность” которой, забудешь о сумраке действительности.

Лирический герой цикла «Родина» не желает спать, его мысли устремлены к жертвенной, падшей, неспокойной России.

И пора уснуть, да жалко,
Не хочу уснуть!
(«Сны»)

Герой же стихотворения «Русь» предпочитает таинственную дремоту реальности.

Дремлю — и за дремотой тайна,
И в тайне погибает Русь,
Она и в снах необычайна,
Её одежды не коснусь.

Дрёма, сон, тайна, Русь... Русь, тайна, сон, дрёма...

Странная Русь, колдуй, заклинай, играй чувствами своих питомцев, но сохраняй “древнюю”, первоначальную чистоту, ведущую к обновлению и духовному перерождению.