В целом поэзия Блока воспринимается как на редкость откровенная и искренняя лирическая исповедь, раскрывающая душевный мир человека, потрясенного предельно обострившимися в его эпоху общественно-историческими противоречиями. Связующим началом этой поэзии, точкой притяжения ее различных и многообразных тем служит образ самого поэта (или, точнее, лирического героя), от лица которого идет лирическая исповедь. Блок открыто и прямо (как редко кто до него) утверждал в поэзии свою литературную личность, свое «я». Он сам охарактеризовал все свои стихи как растянувшийся на много лет «дневник его жизни».

Но великий лирический поэт, говоря о себе и о своем, всегда говорит за всех и об общем. Потому что истинный поэт всегда «эхо мира, а не только нянька своей души», по крылатому выражению М.Горького. Поэзия Александра Блока потому и приобрела такое мощное и широкое звучание, что этот лирик, сумев почувствовать и воплотить в своем творчестве главное и решающее в жизни века — ту борьбу нового со старым, которая составила основное содержание исторического процесса, обрел право говорить уже не только от своего имени, но и от лица всего своего поколения, от лица тех, кого он назвал «детьми страшных лет России»:

Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы
Кровавый отсвет в лицах есть.

Время, история, буря века, бушевавшая вокруг Блока, — вот та среда, в которой рождалась его великая поэзия, и реальная русская жизнь предреволюционных лет всегда просвечивает сквозь ее сюжеты, символы и метафоры. Поэтому глубоко прав был Блок, когда однажды, выступая перед публикой со своими стихами, в ответ на просьбу прочесть «о России» сказал: «Это всё — о России».

Путь «среди революций», пройденный Александром Блоком, был отнюдь не легким и не гладким.
Идут часы, и дни, и годы,
Хочу стряхнуть какой-то сон,
Взглянуть в лицо людей, природы,
Рассеять сумерки времен

писал Блок, и именно это составляло суть и пафос его напряженных идейных и художественных исканий. Сумерки того времени, когда он жил и писал, порой, бесспорно, затемняли его зрение. Но вместе с тем сама жизнь властно переучивала поэта, вела его за собой и помогала ему стряхнуть с себя тяготившие его «сны».

А начал Блок как раз с полного погружения в «сны», с исповедания веры в возможность религиозно-нравственного преображения мира и «духовного» обновления человечества. Испытывая сильное воздействие модных в ту пору философских и художественных воззрений (особенно глубоким было влияние, оказанное мистическим поэтом и философом Владимиром Соловьевым), он пытался найти в вере в потусторонние «миры иные» ответ на свои еще неотчетливые духовные запросы и тревожные предчувствия.
В юношеской лирике Блока («Стихи о Прекрасной Даме») все овеяно атмосферой мистической тайны и совершающегося чуда. Все в этой лирике «робко и темно», зыбко и туманно, подчас неуловимо, только «намек» весенней песни, только клочок светлого неба, какие-то отблески, ка кие-то «клики»... И все это знаки «нездешних надежд» на вселенское «непостижное чудо», на явление Вечной Девы, Прекрасной Дамы, «величавой Вечной Жены», «Девы-Зари — Купины», в образе которой для Блока воплощалось некое всеединое божественное начало, долженствующее «спасти мир» и возродить человечество к новой, идеально-совершенной жизни

Предчувствую Тебя. Года проходят мимо
Все в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо.
И молча жду, — тоскуя и любя...
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд,
Там жду я Прекрасной
Дамы В мерцаньи красных лампад...

Эта тема ожидания и предчувствия каких-то чудесных перемен — господствующая в юношеской лирике Блока. Поэт уже и тогда чувствовал неясную тревогу, ловил ее «знаки», уже и тогда замечал, что вокруг него ширится и растет «буря жизни» (знаменательно в этом смысле стихотворение «Гамаюн, птица вещая»), но еще страшился этой бури и пытался укрыться от нее в идеальный мир своей мечты и фантазии, где нет ни человеческих слез, ни мук, ни крови, а только музыка, розы, лазурь, «улыбки, сказки и сны

Даже свои «земные», вполне реальные переживания и впечатления юный Блок пытался перетолковать в духе мистической веры, как нечто «сверхреальное». Впрочем, живое чувство истинного поэта подчас сопротивлялось этому и упрямо прорастало сквозь зыбкую оболочку условного, мифологизированного мира, в котором он пребывал. Поэзия сплошь и рядом побеждала в ранних стихах Блока метафизику. И тогда пейзажи и любовные сюжеты обретали художественную плоть, как, например, в рассказе о безмолвных встречах с любимой девушкой («Мы встречались с тобой на закате...»), где вечерний туман, рябь воды, камыш и весло, которым вооружена героиня, создают эстетическое, эмоциональное впечатление вне каких-либо мистических истолкований, и даже «вечерние свечи», загоравшиеся на песчаной косе, теряют свой иносказательный смысл, оказываясь на поверку тонкоствольными соснами, освещенными заходящим солнцем.

Конкретно-чувственное, эмоциональное, непосредственное ощущение жизни все более властно проникало в лирику Блока — и тогда появлялись такие стихи, как, к примеру, «Мне снились веселые думы... «, в которых еще притягательная для поэта тема «сбывшегося чуда» разрешается в зримой и пластически совершенной картине весеннего ледохода, и ледоход этот не иносказательный, а совершенно реальный, петербургский, и «веселые красные люди» с топорами — это реальные петербургские плотники, смолившие лодки на Большой Невке, где и наблюдал их поэт.

Но наиболее существенно, что в интимный лирический мир Блока с каждым годом все более настойчиво врывались впечатления социальной действительности. Мирные деревенские пейзажи, на фоне которых развер тывался мистический роман поэта с его Прекрасной Дамой, вытесняются резко очерченными, часто фантасмагорическими картинами большого города Петербурга. И вот что особенно знаменательно: как только поэт стал внимательнее, пристальнее вглядываться в окружавшую его реальную жизнь, ему открылись ее чудовищные контрасты и непримиримые противоречия — голод голодных и сытость сытых, и в нем громко заговорила совесть.

Когда вспоминается поэзия А. Блока, первое, что обычно приходит в голову, — стихотворение «Незнакомка». Конечно, это одно из самых сильных и самых завершенных стихотворений поэта. Но дело не только в этом.

В «Незнакомке» звучит целый ряд мотивов, характерных для поэзии раннего А. Блока, но звучат они как-то необычно. Например, подчеркивается время действия — вечер:

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух...
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен...

Вечер в ранней лирике А. Блока — время таинственное, время, когда душа трепещет в ожидании Прекрасной Дамы, время, когда Она появляется:

Там сумерки невнятно трепетали,
Таинственно сменяя день пустой.



 






Кто, проходя, души моей скрижали
Заполонил упорною мечтой?

Так писал юный Блок, прошло всего несколько лет — и те же сумерки лишены таинственного ореола, слово «вечер» в строке стоит рядом со словом «рестораны», и трудно в этом пространстве представить себе Прекрасную Даму.

Нет, дамы в стихотворении тоже есть,
но отнюдь не прекрасные
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Прекрасная Дама в первом томе появилась «из сумрака зари», шла «голубыми путями», сияя «лазурью золотою». Здесь и она предстает в окружении «презренной прозы».

То же самое происходит с менее важными, но также концентрирующими в себе сущность блоковского мира мотивами. Слезы в ранней лирике, например, очистительные, возвышенные, преображающие душу. А в «Незнакомке»:


Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

Плач — просто деталь унылого пейзажа, проза жизни. Точно также луна в первом томе — богиня Селена, покровительница колдунов, окно в потусторонний мир:


Земля пустынна, ночь бледна,
Недвижно лунное сиянье,
В звездах — немая тишина —
Обитель страха и молчанья.

И вот в каком окружении появляется луна в «Незнакомке»:

Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.


Что же происходит? Значит ли это, что А. Блок просто осмеивает в стихотворении «Незнакомка» все то, чем он жил предыдущие несколько лет? Так считали некоторые современники поэта и, наверное, не совсем безосновательно. Нет, конечно, не смех звучит в этом стихотворении, а трагическая ирония. Вечер, Прекрасная Дама, Луна — все это существует в ином, идеальном мире. Раньше поэт и жил в нем, полностью отвлекаясь от реальности, от «страшного мира». И мир идеальный, опрокинутый в эту повседневную,
обыденную реальность, не может не исказиться. Боль этого искажения и переживается в стихотворении.

Но надо что-то делать с этой болью — и появляется Незнакомка. Кто она? На первый взгляд, сфера ее существования — «страшный мир», обыденность:


И медленно пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна...

Но чем более вглядывается в нее поэт, тем неосязаемее, бесплотнее этот мир становится. В конце концов возникает сомнение: а действительно ли поэт видит Незнакомку? Может быть, он видит что-то другое?


И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено...

А куда, собственно, подевалась девушка? Она полностью перешла во внутреннюю реальность поэта («И перья страуса склоненные в моем качаются мозгу»). В этой внутренней реальности она преобразилась до неузнаваемости, также, как и весь «страшный мир». И такая способность преобразования, творческой перестройки реальности — действительно «сокровище», дар, жизненно необходимый для поэта. Но она же — и проблема. Не зря в финальном четверостишии рифмуются, то есть приравниваются друг к другу, слова «сокровище» и «чудовище». Творческое преобразующее видение действительно может превратить чудовище в сокровище, или, как пишет А. Блок в одном из своих прозаических эссе, «увидеть дантову Беатриче в сологубовской Недотыкомке».

Блоковское стихотворение представляет собой именно постановку данной проблемы. В нем зреет решение прямо и честно смотреть в глаза «страшному миру».