Семьдесят лет под вечным небом научили нас верить только глазам своим. Неудержимый прогресс поставил все с ног на голову и заставил людей поверить в бесконечные возможности человеческого разума. Развитие науки изменило нашу картину мира, почти не оставило нам вопросов о его устройстве. На карте не осталось белых пятен и самобытных культур, и самые примитивные племена уже знают, что такое деньги. Человек поднялся в космос, опустился в Марсианскую впадину, заглянул через отверстые глаза кратеров вулкана в центр земной тверди. Человек увидел Землю, которую можно было закрыть ладонью, в синеватом мерцании солнечного света в атмосфере. В бесконечных лабораториях ее же расчленяли на атомы. Человечество победило болезни, уничтожавшие целые города, и научилось ликвидировать последствия стихийных бедствий, пронзило небо птицами своих самолетов, то самое небо, к которому возносили молитвы тысячи рук, и заявило: там пусто.

Но вот в чем странность: чем проще и понятнее становился мир, тем глубже становились его тени. Никакая физика не могла объяснить это непонятное четвертое измерение жизни и страх перед ней рационального человека двадцатого и двадцать первого века. Чем точнее описывался материальный мир, тем больше чувствовался, манил, дразнил и угрожал мир нематериальный. Предрассудки перестают казаться предрассудками, как только чувствуешь на себе взгляд - не человека, но вечности. И никакая физика не дает ответа на вопросы: зачем мы живем, откуда мы и почему нам снятся вещие сны. Сердце при мысли о том, чему еще суждено случиться, откуда взялась красота шелкового воска, разломившегося на пять частей-лепестков бутона шиповника, на лопастях ко торого дрожат, блистая, капли дождя. Что-то есть в мире, что наполняет его светом, и его не ухватить, не описать, это можно только прочувствовать. Чувство многомерности мира проявилось в литературе еще в начале прошлого века, и напряженные глаза вглядывались в мировую тайну в попытке увидеть ее, ухватить и передать другим. За грубыми чертами мира этого проступало для художников слова сияние мира горнего, освещавшее и освящавшее хрупкое и безобразное настоящее сиянием вечности. И поэты в своих стихах низводили ангелов на землю, рвались мечтой прочь, но над ними так же сиял спокойный взгляд вечности, и ангелы летали выше, выше того, куда вглядывался их влажный от слез и усилий взор.



 




Первую часть стихотворения А.А. Блока "Незнакомка" трудно, почти невозможно читать вслух: язык и губы цепляются за скрежещущие согласные, стихотворение при любом темпе чтения превращается в скороговорку. В начале идет описание мира, задыхающегося в самом себе: "дикий и глухой " "воздух", "тлетворный дух" появляются уже в первых строчках и задают тон всей части. Во второй строфе этот мотив подхватывается словом "пыль", и происходит уничтожение традиционного романтического начала: лермонтовская тоска обернется пресыщенностью дачников ("скука загородных дач"), мерцающий свет, золотой свет изольет вывеска булочной, точно благословляя этот мир высшей ценностью - едой ("чуть золотится крендель булочной"). Детский плач мы уже слышали в стихотворении "Девушка пела в церковном хоре...", но там за ним стояла дорога к прозрению, а здесь это просто завершающий каданс строфы, который никуда не зовет, лирическая картинка "страшного мира", которому нет дела до детских слез. В этом мире все перевернуто, романтические прогулки за городом ведут не на лоно природы, а к изрытой земле ("меж канав"), и остроумие может быть проверенным, а экспромт - заранее подготовленным ("испытанные остряки"). Дамское сердце довольствуется дешевым ухаживанием, и одинаково визжат и повора чиваемые весла, и женщины ("над озером скрипят уключины и раздается женский визг"), и так было, и так будет, назло луне, вечности и здравому смыслу.


В этом мире человек обречен либо на пошлость, либо на одиночество ("друг единственный в моем стакане отражен"), и единственное укрытие лирического героя - в том избавлении от мира, которое дарит ему бессознательность пьяного ("и влагой терпкой и таинственной, как я, смирен и оглушен "). Даже здесь не скрыться от людей-животных ("пьяницы с глазами кроликов"), от людей-истуканов ("лакеи сонные торчат"), но это ненадолго, пока стихотворение не сменит интонацию на ласковый шелест шипящих и мягкую протяжность сонорных - явится Она. И можно сколь угодно долго размышлять, пьяный ли это бред или реально существующая ресторанная девка, преображенная измененным сознанием. Ясно одно: она последняя надежда героя, все, что есть в нем и в его мире прекрасного, та весна, которая оборачивается здесь тлетворностью и издревле несет возможность обновления.

Она соединяет прекрасное, созданное человеком и созданное природой, размытое на крупицы, в одно ("дыша духами и туманами"), в ней одновременно встречаются вечность ("древние поверья") и юность ("девичий стан"). Незнакомка и повелевает ("близостью закованный"), и предается стихии ("мне чье-то солнце вручено"). Она существует на границе жизни и смерти ("траурные перья"), на границе свободы и несвободы ("у окна"), на пересечении того мира и этого ("цветут на дальнем берегу"), ее глаза-цвета неба, не плоского неба, на котором торчит луна, а бездонного, таинственного ("очи синие, бездонные"), и вино ее взгляда, уж конечно, не то, что налито в стакане у героя, - это таинственный эликсир бытия. Вот только как ни прекрасен сон, лирическому герою вскоре придется просыпаться и присоединяться к "пьяным чудовищам", которые сюда, в кабак, не за тайной мира пришли. На шесть с половиной строф власти Незнакомки в стихотворении приходится столько же пространства для плоскости пошлости. Эта пошлость ласково возьмет в кольцо и задушит прозрение героя.

Стихотворение "Незнакомка" завораживает красотой и изяществом построения, мягкостью переходов, резкостью перепадов, свежестью взгляда на, казалось бы, давно описанные фрагменты реальности, но за ним чувствуется все то же плоское небо, пролившееся в тени. Мир не может быть освещен изнутри. В разных оттенках мрака не живет солнце, и Незнакомка остается бродить по безднам бледной тенью бессмертной души. А ведь это время весны, и где-то за шлагбаумами уже свершилось невероятнейшее из всех чудес - распустил свои лепестки новый цветок. Нет нужды спускаться в ад, чтобы поверить в Бога, - говорит Блок.