Почти полвека разделяло две, может быть, самые яркие страницы русской поэзии. Произведениями М. Ю. Лермонтова завершалась эпоха высокого романтизма. Лирика А. А. Блока стала наиболее полным воплощением символизма. Но стихи большого поэта никогда не укладываются в рамки определенного литературного направления, тем более не могут быть только данью той или иной поэтике. Отношение лириков к родной земле отразило их судьбы, характеры, мировосприятие. Биографии поэтов чем-то похожи. Их детские впечатления были связаны со старинными дворянскими владениями. Лермонтов до 11 лет жил в имении своей бабушки Тарханы. Блок каждое лето проводил в семейной “резиденции” Шахматове. Жизнь в русской усадьбе воспитывала любовь к родной природе, уважение к истории и культурным ценностям.

Огромное влияние на судьбы и творчество поэтов оказала трагично сложившаяся семейная жизнь их родителей. Брак матери Лермонтова был неравным и несчастливым, она умерла через три года после рождения сына. Мальчик воспитывался бабушкой, лишившей внука общения с отцом. Не сложились отношения с женой и у обрусевшего немца, профессора Варшавского университета А. Л. Блока. Эти обстоятельства не могли не повлиять на отношение поэтов с окружающим миром.

Лермонтов рано почувствовал свое одиночество, скоро переросшее в стойкое ощущение того, что он “чужой в родной краю”. Пятнадцатилетний автор в послании “К Д...ву” говорил: “Я пробегал страны России, Как бедный странник меж людей...” Через два года он сам связал разлуку с отцом со своим чувством изгнанничества:

Ужасная судьба отца и сына 
Жить розно и в разлуке умереть,
И жребий чуждого изгнанника иметь 
На родине с названьем гражданина!

Характерная для творчества Лермонтова тема одиночества на Родине развивается параллельно с мотивом очарованности русским пейзажем, который слышен уже в одном из самых ранних стихотворений “Осень” (1828).

Отсутствие отца в жизни Блока, по мнению некоторых исследователей, сыграло не последнюю роль в том, что его единственной подлинной любовью стала мать, поэтому все творчество поэта пронизано ощущением невозможности счастья в любви и недостижимости идеала. Всеобщий баловень в семье деда, Александр не чувствовал себя одиноким, но был далек от реальности, существуя в своем собственном царстве, где его “я” сливалось с бескрайним миром, а картины природы вплетались в ткань личных переживаний. Поэта мало занимала окружающая действительность; но, вслушиваясь в себя, он улавливал тревожную ноту предчувствий, связанных с судьбой России, отчетливо прозвучавшую уже в стихотворении 1899 года “Гамаюн, птица вещая”, две строки из которого могли бы стать эпиграфом к теме Родины в лирике Блока:

Предвечным ужасом объят, 
Прекрасный лик горит любовью...

Если вся атмосфера начала XX века была пронизана вибрациями предстоящих катастроф, ожидание и предсказание которых стало одним из лейтмотивов творчества Блока, то чувство изгнанничества Лермонтова в большей степени, чем с обстоятельствами личной судьбы, было связано со сложившимися в обществе после поражения восстания декабристов настроением разочарованности и опустошенности. Лермонтов физически ощущал отсутствие свободы, как отсутствие воздуха, когда в стихотворении 1829 года “Монолог” писал: “И душно кажется на родине...” С горечью восклицал он в иносказании того же года “Жалобы турка”: “Там стонет человек от рабства и цепей!.. Друг! этот край ...моя отчизна!” Неприятие любых форм угнетения вынуждает поэта отречься от Родины: “...оставил брег земли своей родной для добровольного изгнанья!” Но, как и Блок, наделенный пророческим даром, Лермонтов предвидел страшную цену свободы. Апокалиптические образы стихотворения 1830 года “Предсказание”, возникающие и в разных циклах стихов Блока, предупреждают, что “если лик свободы явлен, то прежде явлен лик змеи...” Так, “черный город” Блока напоминает “России черный год” Лермонтова. В “Предсказании”: “зарево окрасит волны рек”. У Блока: “алея над водной бездной” и “кровью солнца окатил”. “Народный смиритель”, который “темен, и зол, и свиреп” ассоциативно связан с “мощным человеком” из “Предсказания”. В нем “все ужасно, мрачно”, как “средь ужасов и мраков” “Песни ада” 1909 года.

Все же нарисованная Лермонтовым картина бедствий, грядущих после падения “царей короны” и низвержения закона чернью, оказывается случайным видением в панораме его творчества. Отделенный толщей лет от эпохи потрясений, поэт еще мог любоваться величественным пейзажем, напоминающим о незыблемости царской власти, как в четверостишии 1831 года:

Кто видел Кремль в час утра золотой, 
Когда лежит над городом туман, 
Когда меж храмов с гордой простотой, 
Как царь, белеет башня-великан? 

Этот спокойно лежащий над городом туман воспринимается как показатель безветрия, т.е. символ защищенности от буйства стихий. Туман, дымка, мгла, окутывающие город Блока, скрывают “черты мучений невозможных”, инфернальную пустоту, порождают двойников, демонов, апокалиптические видения:

И вот, слышнее звон копыт, 
И белый конь ко мне несется... 
И стало ясно, кто молчит 
И на пустом седле смеется.

(“Я вышел в ночь - узнать, понять...”, 1902)
“Дымно-сизый туман” не защищает от стихии:

Край небесный распорот, 
Переулки гудят.

(“Вечность бросила в город...”, 1904)
Гул приближающихся революций Блок услышал очень рано. Сначала это “далекий шорох, близкий ропот”, проникающий в возвышенный мир символов цикла “Стихи о прекрасной даме”; “веселый шум” “Распутий”. Поэт не боялся бунта, видя в нем очищающую силу, стихию, которой нельзя противостоять. Но чем громче звучали “шумы шагов”, переходя “в гулкий пляс и медный зык” неуправляемого буйства, тем яснее прозревал Блок собственную участь: “Затопили нас волны времен...” “Красный червяк”, извивающийся “на обломках рухнувших зданий”, расчищает путь новым людям:

Вот они далеко, Весело плывут. 
Только нас с собою, Верно, не возьмут!

(“Барка жизни встала...”, 1904)
Чувство грусти, возникающее от осознания невозможности слиться с той силой, с которой, по мнению Блока, связано будущее России, родственно чувству лирического героя Лермонтова, степным вороном рвущегося на родину шотландских предков, но понимающего, что “тщетны мечты”: “Меж мной и холмами отчизны моей расстилаются волны морей”.

Вместе с тем Лермонтов очень рано начал ощущать свою “русскую душу” и народный исток своего творчества:

Так перед праздною толпой
И с балалайкою народной 
Сидит в тени певец простой
И бескорыстный и свободный!..

(“Русская мелодия”, 1829)
Поэт хорошо знал русскую историю и дорожил ей. В прошлом он находил примеры таких ситуаций, когда личность не противопоставляла себя обществу, когда вскрывалось глубинное свойство русской народной психологии - общинность. Желание прикоснуться к сокровищам народной культуры порождало фольклорное и простонародное начало в творчестве, как, например, в стилизованной под солдатскую песню аллегории “Два великана”, написанной в 1832 году.

Русская история, фольклор постоянно привлекали внимание и Блока. Их изучением поэт занимался, когда писал дипломную работу, оканчивая Петербургский университет. Всплеск особого интереса к русским песням, поверьям, приметам произошел в период 1904-1906 годов, когда создавался цикл “Пузыри земли” и стихотворение “Русь”. Высказывая убеждение в том, что будущее создается народным “шаманством”, а не современным политиканством, Блок идет в мир болотных попиков и чертенят, ведунов и ворожей за исцелением души, за спасением от дьявольщины туманных городов, за разгадкой тайны неиссякаемой мощи Руси:

Полюби эту вечность болот: 
Никогда не иссякнет их мощь.

(1905)
“Зачумленный сон воды, ржавчина волны” скрывают зарождение силы, сулящей весеннее обновление.

Сердце лирического героя поэзии Лермонтова разрывает противоречие между любовью к “полям земли родной”, у которой прекрасны даже “непогоды”, и осуждением “страны порочной”, высказанным наиболее резко в стихотворении 1837 года “Прощай, немытая Россия...”. У Блока олицетворением порока оказывается город, колодцы дворов которого, “трубы, крыши дальних кабаков”, ледяным гробом давящие на душу, противопоставляются живой природе леса, поля, болота - с “кружевом тонкой березы” или “лилово-зеленым безмятежным и чистым цветком, что зовется Ночною Фиалкой”, - природе, придающей душе “воздушную участь”.

Не находя идеала в окружающей жизни, лирический герой Лермонтова устремляется в чужие земли или в прошлое: на Кавказ, в южные степи, в Шотландию или в вольнолюбивый Древний Новгород. Блок, путешествуя за границей, увидел признаки умирания Старого Света, что отразилось в цикле 1909 года “Итальянские стихи”: здесь и догорающая позолота стен, и “трупный запах роз”, и молчание церковных ступеней, и нерадостное цветение цветов. Там “все спит - дворцы, каналы, люди...”, поэтому только в России, где происходит зарождение новой жизни, можно найти смысл существования, и Блок пишет:

...И опять мы к тебе, Россия.
Добрели из чужой земли. 

(“Я не предал белое знамя...”, 1914)
В стихах Лермонтова постоянно присутствует мотив бегства из родного дома. Он не может “на родине томиться”, заявляет: “Мой дом везде, где есть небесный свод...” или “Поверь, отчизна там, где любят нас...” Блок, обращаясь к Отчизне в стихотворении 1905 года “Осенняя воля”, восклицал: “Как и жить и плакать без тебя!” Вне России он себя не представлял. Если для лирического героя Лермонтова оказывалась возможной такая замена:

Но, потеряв отчизну и свободу, 
Я вдруг нашел себя... 

(“Отрывок”, 1831)
то Блок гарантию сохранения целостности своей личности видел в любви к Родине:

Много нас - свободных, юных, статных 
Умирает, не любя...
Приюти ты в далях необъятных!... 

а если “распутица ночная от родины” уведет, то оборвется “нить сознанья”.

Образ Родины в творчестве Блока оказался в одном ряду с Прекрасной Дамой и Богородицей, стал одним из воплощений Вечной Женственности, служение которой поэт не прекращал всю жизнь. Символом России видится Блоку простонародная незнакомка. Она возникает в “Осенней воле”:

И вдали, вдали призывно машет 
Твой узорный, твой цветной рукав, 

вновь появляется “в платочке ситцевом своем” в стихотворении 1908 года “Твое лицо мне так знакомо...”, поет и пляшет в цикле 1907 года “Заклятые огнем и мраком”, наконец, встречается лирическому герою произведения 1908 года “Россия”: 

И невозможное возможно, 
Дорога долгая легка, 
Когда блеснет в дали дорожной 
Мгновенный взор из-под платка...

Ее узнает автор стихотворения 1913 года “Новая Америка” “под московским платочком цветным!”

Все ту же девушку “в цветном платке, на косы брошенном”, мы видим в стихотворении 1910 года “На железной дороге”. Поезд с желтыми, синими, зелеными вагонами становится символом миропорядка. Судьба героини - это трагедия несбывшихся надежд. Сама жизнь смотрит на свою жертву “ровным взглядом” “пустых глазниц”, оставляя чувство боли, сходное с тем, какое сопровождает любовь Блока к Родине, являющейся поэту даже в облике бедной и горько плачущей жены, как в стихотворении 1909 года “Осенний день”. Но вера в неисчерпаемые силы и богатства страны, в способность к возрождению и обновлению не покидала Блока:

На пустынном просторе, на диком
Ты все та, что была, и не та,

Новым ты обернулась мне ликом.
И другая волнует мечта...

(“Новая Америка”, 1913)
В том же стихотворении “Новая Америка” поэт называет Россию невестой, и в этом слове выражена надежда на предстоящую счастливую жизнь.



 




Образ России-женщины присутствует в цикле 1908 года “На поле Куликовом”, проникнутом идеями неославянофильства, которыми в то время увлекался Блок. “О, Русь моя! Жена моя!” (“Река раскинулась. Течет, грустит лениво...”), - восклицает поэт, ломая традицию сыновнего отношения к Родине, выраженного в хрестоматийных строках Лермонтова:

Москва, Москва!., люблю тебя, как сын, 
Как русский, сильно, пламенно и нежно!

( “Сашка”, 1836)
Блок ощущает себя мужем, спасающим возлюбленную гения, ратником, защищающим Россию:

Я не первый воин, не последний, 
Долго будет родина больна.

(“Мы, сам-друг, над степью в полночь стали...” ) 
Эта готовность встать на защиту Родины проявится в годы первой мировой войны:

Как мне скинуть злую дрему, 
Как мне гостя отогнать? 
Как мне милую чужому, 
Проклятому не отдать?

(“Дикий ветер...”, 1916)
Любовь к Родине умножает силы защитника, противостоящего вражеской орде, в свою очередь охраняя его:

...Был в щите 
Твой лик нерукотворный 
Светел навсегда.

(“В ночь, когда Мамай залег с ордою...”)
Блок считал Куликовскую битву символическим событием русской истории, которому суждено возвращение. Успех Дмитрия Донского представал знаком грядущих побед, в том числе и над старым миром, связанным с европейским образом мышления. В 1918 году такую победу поэт воспоет в “Скифах”.

Постоянное обращение к будущему страны - характерная черта лирики Блока, отличающая его от Лермонтова, для которого “грядущее - иль пусто, иль темно...”. Если Блок в прошлом ищет предсказания завтрашних событий, то Лермонтов обращается к истории, чтобы найти там альтернативу настоящему. Таковы стихотворения о событиях войны 1812 года “Поле Бородина” 1830- 1831 годов и “Бородино” 1837 года. В первом из них подчеркнута трагическая цена знаменитого сражения, отдана дань памяти солдатам, которые, шепча “молитву родины своей”, погибали “отчизны в роковую ночь”. Второе стало прославлением русского национального характера, лучшие черты которого, по мнению поэта, остались в прошлом, противопоставленном настоящему.

Как ни стремился Лермонтов вырваться из душного плена “страны рабов, страны господ”, только родной русский пейзаж успокаивал его душу, когда поэт видел, как “волнуется желтеющая нива” или как “пушистый снег валит”, или когда вспоминал о родных местах, как в стихотворении 1840 года, помеченном датой “1-е января”:

И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные все места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей;
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд.
А за прудом село дымится - и встают
Вдали туманы над полями.

Воспоминания о детстве вызывают в памяти Блока такие же пронзительно-щемящие картины:

Снится - снова я мальчик, и снова любовник.
И овраг, и бурьян.
И в бурьяне - колючий шиповник.
И вечерний туман.
Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю.
Старый дом глянет в сердце мое.
Глянет небо опять, розовея от краю до краю
В окошко твое.

(“Приближается звук. И, покорна щемящему звуку...”, 1912)
Но если картины русской природы смиряют тревогу в душе Лермонтова, потому что сами полны величественного спокойствия, то в пейзаже у Блока ощущается нервное напряжение “березки и елки бегут в овраг”, “бежит шоссейная дорога, убегает вбок”, “идут, идут испуганные тучи”, поэтому вместо успокоения возникают трагические ассоциации:

В черных сучьях дерев обнаженных 
Желтый зимний закат за окном. 
(К эшафоту на казнь осужденных 
Поведут на закате таком.)

(“Унижение”, 1911)
В отношении поэтов к Родине проявилось различие во взаиморасположении их лирических “я” и окружающего мира. Герой Лермонтова отделен от среды, противопоставлен ей, находится с действительностью в состоянии диалога, поэтому его вопросы обращены к внешним объектам: парусу, тучам, Казбеку и т, д., а сам он оказывается в положении наблюдателя, расположенного вне места события, как, например, в стихотворении “Бородино”. Движение происходит в душе героя, а окружающий мир статичен и глух к этому движению. У Блока “личное” и “общее” находятся в состоянии взаимопроникновения, диалог происходит внутри героя, а адресат вопроса чаще всего не определен: “Только ли страшный простор пред очами, Непонятная ширь без конца?”, “Не свернуть ли к вечному покою”, “Доколе матери тужить?” Герой Блока смотрит на происходящее изнутри, поэтому, например, не поддаются различению “я” и воин в цикле “На поле Куликовом”, поэтому лирический субъект и окружающий мир вовлечены в единое движение, напоминающее о полете гоголевской птицы-тройки, и так часто в стихах Блока присутствуют связанные с движением образы ветра, вьюги, дороги; тем же объясняется мелькание деталей пейзажа, характерное для блоковской поэзии:

... еще леса, поляны.
И проселки, и шоссе.
Наша русская дорога
Наши русские туманы, .
Наши шелесты в овсе...

(“Последнее напутствие”, 1914) .
Указанное различие в отношениях лирических героев Лермонтова и Блока с действительностью объясняет и то, что если поэзия Лермонтова рассказывает о трагедии личности в России, то Блок стал выразителем трагедии самой России, чьи наиболее просвещенные, культурные и талантливые представители оказались раздавлены революцией, приближение которой сами ждали и готовили, и от чьего лица он говорил: “Мы - дети странных лет России...”

Лермонтов итог своему осмыслению чувства любви к Отчизне подвел в стихотворении “Родина”, написанном в год своей смерти. Блок в цикле “Родина” объединил стихи 1907-1916 годов, но туда можно было бы отнести и “Осеннюю волю” 1905 года и “Русь” 1906 г.

Стихотворение Лермонтова начинается с экспозиции, в которой поэт определяет отличие своего патриотизма от других точек зрения. И хотя в первых строчках звучит полемика с основными течениями общественно-исторической мысли того времени, по отношению к которым чувство автора может выглядеть “странным”, это не политическая декларация. Рассудок не может победить чувство любви, потому что любовь, как и вера, по природе своей иррациональна: “Люблю - за что не знаю сам...” Любовь Блока тоже необъяснима: “...в тайне ты почишь, Русь”. Он не анализирует свое чувство: “сам не понял, не измерил...”, относясь к нему как к посланнику свыше: “...крест свой бережно несу...” “Роковая, родная страна”, любая, даже погрязшая в грехе, как описано в стихотворении “Грешить бесстыдно, непробудно...”, оказывается для поэта “всех краев дороже”. В отличие от Лермонтова, отделяющего свое чувство от “темной старины” преданий, Блок в истории России читает свою судьбу. Об этом цикл “На поле Куликовом”, стихотворение “Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..”, девятое и десятое четверостишия “Новой Америки”.

После экспозиции в стихотворении Лермонтова звучит признание в любви к русской земле, проникновенное, хотя и выраженное неброскими художественными средствами. Сначала поэт смотрит на землю как бы из космоса, обозревая “ее степей холодное молчанье, Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям...” Увиденной картине соответствует блоковское: “Русь опоясана реками И дебрями окружена”. Безграничность первого вида - следствие присущих Лермонтову центробежных стремлений, во втором проявилось желание Блока защитить любимую, оградить от опасности:

Я огражу тебя оградой – 
Кольцом живым, кольцом из рук.

(“Дым от костра струею сизой...”, 1909)
Взгляд на Россию извне, сверху вниз, не свойствен Блоку. Его лирический герой, сам “открытый взорам”, обращает взгляд к небу, чтобы проследить за “летом журавлиным” или увидеть:

Там неба осветленный край 
Средь дымных пятен. 
Там разговор гусиных стай 
Так внятен.

(“Там неба осветленный край...”, 1910)
По мере приближения к земле наблюдателя в стихотворении “Родина” общий план становится все более крупным: “обоз, березы, изба, резьба на ставнях”. В восприятие пейзажа, кроме зрения, включаются другие органы чувств: пахнет дымом, ощущается влага росы, слышится топот и свист. Космический холод сменяется человеческим теплом. Видны результаты труда: “спаленная жнива”, “полное гумно” - и сам человек, отдыхающий праздничным вечером. Любуясь дорогими сердцу картинами, лирический субъект остается сторонним созерцателем, ни разу не вступая в контакт с увиденным; он “смотреть до полночи готов”, но не участвовать.

Иное у Блока. Его герой неотделим от среды. Он отдыхает под крышей кабака, купается в лоскутьях нищенских лохмотий, протаптывает тропу к погосту, провожает уносящийся во мглу военный эшелон и ведет нескончаемый разговор со своей страной, вглядываясь в ее лицо, через снега, леса и степи.

Пейзаж в стихотворении “Родина” неподвижен. В движении находится наблюдатель, едущий в телеге. У Блока “ветер гнет упругие кусты”, “буйно заметает вьюга”, свистит вихрь, мечется по ветру дорожный куст, выражая беспокойство окружающего мира. Герой Блока едет в такой же бричке или телеге, в какой ездили во времена Гоголя или Лермонтова: “как в годы золотые...”, или в “утлых сайках”, но видит страну, более нищую и несчастную. О плохой дороге у Лермонтова можно судить по дрожанию встречных огней, у Блока: “...вязнут спицы расписные в расхлябанные колеи...” О неблагополучии крестьянской жизни в стихотворении “Родина” напоминает только слово “печальные” в определении деревень. Вокруг Блока “низких нищих деревень Не счесть, не смерить оком” и очень много слез: плачет вожак летящих косым углом журавлей, плачет поэт “над печалью нив”, над серыми избами нищей России, вопрошая:

О, бедная моя жена.
О чем ты горько плачешь?

Описанные Лермонтовым отрадные виды хранят черты ухоженности и порядка: .

...Я вижу полное гумно.
Избу, покрытую соломой, 
С резными ставнями окно...

В том, что окружает Блока, обнаруживаются следы запустения и разрушения: “заметает вьюга до крыши - утлое жилье”, “три стертых треплются шлеи”, “старый лес под топором редеет”, “битый камень лег по косогорам, желтой глины скудные пласты”, “города из рабочих лачуг”. Но как свет звезды сквозь тучи над пустой метельной степью или костра “в потемневший день ...в лугу далеком” сияют “прекрасные черты” Вечной Души России:

Идут века, шумит война.
Встает мятеж, горят деревни.
А ты все та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней...

(“Коршун”, 1916)
Путь лермонтовской телеги конечен. Он завершается праздничным вечером, когда ездок смотрит на мужицкую пляску. Герой Блока не видит конца пути: “Путь степной - без конца, без исхода...” Он торопится: “Дальше, дальше...”, не боясь устать: “Дорога долгая легка...”

В стихотворении “Родина” телега движется в тишине. Окружающий мир Блока полон звуков: поют песни автор, ямщик, даже села, кричат вороны и гуси, кашляет старуха, звенят журавли, колокольчики и колокола - и не смолкает над Россией “говор пьяных мужиков”, поставивший точку в признании в любви к Родине Лермонтова и вновь услышанный Блоком: “Буду слушать голос Руси пьяной...” В этом голосе улавливал Блок “музыку революции”, которую ждал как обновления и очищения, но принесшую только новые беды. Прозрения будущих испытаний, возможно, помимо воли поэта, проникали в его стихи. Лирика Лермонтова тоже полна пророчеств, в том числе предвидений собственной участи. Он нашел свою смерть “за стеной Кавказа”, куда так стремился. А Блок умер, став свидетелем сбывшегося “Предсказания” Лермонтова.