Конечно, реальный путь развития Блока не сводился к выполнению этого путеводного повеления. Оно лишь парило над его жизнью, освещая ее глубины, не принуждая, а только подсказывая. Реальная эволюция Блока, как и многих других поэтов, являлась производной (своего рода вектором) стихийного развития его личности и его Сознательно направленной воли. Но в бодрствующем сознании Блока идея воли долженствования явно выдвигалась вперед.

Тема пути, разумеется, не есть прямое следствие брезжущих в душе Блока туманно очерченных целей, хотя бы тех, которые соответствовали его словам о «вочеловечении» (эти слова относятся к 1911 году). Блок не был ни создателем философской системы, ни моралистом, ни проповедником и отнюдь - даже если бы хотел этого - не мог целиком подчинить стихию своего духовного бытия и своего творчества какой-либо четкой норме. Блок не был и утопистом, подобным религиозным философам старшего поколения (Вл. Соловьев периода теократических увлечений, Н. Федоров) и их последователям, связанным с символизмом, - Мережковскому, даже Андрею Белому и Сергею Соловьеву, все сильнее склонявшемуся к ортодоксальной религии.

Конечно, в поэтических созерцаниях Блока абстрактное мышление идеала преобладало над исторически-конкретным. Символы, относящиеся к «абстрактному уровню», в творчестве Блока многочисленны. То, что можно было бы обозначить как «цель для всех», Блок облекает в своих стихах и прозаических высказываниях в романтическую дымку, а иногда и вовсе сомневается в такой «цели».

Из всех высказываний Блока дооктябрьской эпохи, заключавших в себе прогнозы и надежды в области «общественного развития», одним из наиболее существенных следует считать то, в котором он ставил вопрос о воспитании детей. В этом черновом наброске, включенном в записную книжку 1915 года, Блок резко порицает «сентиментальность по отношению к детям», развивающую в них «бездеятельность, апатичность, неприспособленность к жизни». Вместе с тем он напоминает, что «нашим детям предстоит в ближайшем будущем входить во все более тесное общение с народом, потому что будущее России лежит в еле еще тронутых силах народных масс и подземных богатств (…). Дети наши, - продолжает Блок, - пойдут в технические школы по преимуществу (…). Россия явно требует уже не чиновников, а граждан; а ближайшее будущее России требует граждан-техников и граждан-инженеров; а в какой мере не хватает инженерам и техникам «творческой интуиции», нам показывает печальная действительность; а какое великое возрождение, т. е. сдвиг всех сил, нам предстоит и до какой степени техника и художественное творчество немыслимы друг без друга (…) мы скоро увидим, ибо, если мы только выправимся после этого потопа (речь идет о войне), нам предстоит перенестись как на крыльях в эпоху великого возрождения, проходящего под знаком мужественности и воли» .


 






В этих высказываниях есть слой мыслей, принадлежащий к временным, более или менее «этапным» увлечениям Блока идеей индустриального обновления России (ср. стихотворение «Новая Америка» и замысел драмы «Нелепый человек»), - слой, почти не смыкающийся с наличным и «субстанциональным» для Блока потоком его поэтического сознания, то есть, прежде всего, с содержанием его лирики. Но вместе с тем в этих высказываниях присутствуют и некие постоянные для зрелого Блока мотивы, входящие, как основные определения, в его мечту о человеке будущего: идеи демократизма, мужественности, воли, артистизма («творческая интуиция»).

Таковы общие контуры встающих перед Блоком зрелого периода дальних и ближних целей (идеалов). При этом наблюдения показывают, что даже эти легкие прикосновения к мысли о цели нередко сменялись у Блока исключением ее из концепции движения.  Силы пути, влекущие Блока вперед, являлись постоянно действующим фактором его поэтического сознания. Но эти силы в своих проявлениях сталкивались в различные периоды его развития с противонаправленными тенденциями. Творчество Блока было тесно связано с освободительным движением, но брожение индивидуалистических стихий, усиленное в эпоху реакции, несмотря на всю энергию сопротивления Блока темным порождениям этой эпохи, не могло пройти для него бесследно. Стихия отрешенного эстетизма, пряные красивости модернистского искусства, превратившаяся в культ эротика, игра в трагедию и мистику, соблазны «беспредметного» завораживающего лиризма окружали Блока и требовали бдительности. «…Город всех сбивает с пути»,- провозгласил один из героев лирической драмы «Король на площади». А позже, характеризуя эти уже прошедшие годы своей жизни, Блок признавался, что явившаяся ему тогда «неведомая сила» «блаженством исказила путь» («Вячеславу Иванову»), да и прежде отзывался об этом периоде, получившем выражение во «втором томе», более чем сдержанно.

Погружение в жизнь, самоотдача стихии - это был тоже путь, соответствующий общему замыслу блоковской поэзии. Это был путь, открывающий горизонты и уводящий Блока из мира уециненных созерцаний и «аскетического служения». Но это стихийное приобщение к жизни контролировалось в творческом сознании Блока идеей пути в более высоком смысле - направленного духовно этически и граждански ответственного. В соизмерении с этой постепенно сложившейся идеей пути, включавшей мысль о неустанном росте, движении вперед, о высокой цели, контрастно выступали не покидавшие Блока переживания пассивности, образы возвратов, остановок, безысходной повторяемости. Жизнь предлагала Блоку и образцы роста, и вместе с тем символы замедления, круговорота, дурной бесконечности, и поэт, не пытаясь уравновесить эти впечатления, принимал их как противоречащие друг другу и всеопределяющие данности: правду пути и реальность беспутья.