С писателями-фронтовиками в нашу жизнь вступило нечто очень знакомое и совсем особенное, во всем безобманное - как в жизни - и одновременно одухотворенно-возвышенное, насыщенное не просто знанием реальной действительности, но и высотой чувства, искренне неповторимой разверстостью души. В их книгах возникал мир образов и человеческих отношений, в который погружаешься без остатка, без тени недоверия, охваченный волнением сопереживания и сострадания. Достаточно вспомнить, например, то неотразимое, ошеломляющее впечатление, какое произвела на читателей «Звезда» Э. Казакевича - первая ласточка на открывающемся литературном небосклоне…

Как верно отметила критика, в литературу пришли люди, сами все совершившие. Герои, о которых недавно писали очерки, романы и пьесы, теперь начали писать сами. Плацдарм литературы о войне, по словам Юрия Бондарева, прочно заняли бывшие солдаты, сержанты, лейтенанты, капитаны, то есть непосредственные участники военных сражений, «фактически оставшиеся в живых персонажи, к которым обращалась литература военного времени». Люди, в которых стреляли и которые стреляли сами.

Собственная жизнь на передовой щедро одарила этих людей пониманием ее быстротечности, уникальным знанием человеческой психологии, обнаженной порой до предела как в святом и чистом бескорыстии, так и в глубоко спрятанных, скрываемых от постороннего взгляда грубых инстинктах.

Прежде чем стать прозаиками, поэтами, драматургами, они были наводчиками артиллерийского орудия, рядовыми пехотинцами, разведчиками или танкистами. И это обстоятельство, хочешь не хочешь, становилось условием особого художнического осмысления фронтовой действительности, открывало тот угол зрения, который не был доступен даже очень внимательному и чуткому наблюдателю. Они, эти будущие авторы книг, стихов, фильмов, не просто видели войну, пусть даже совсем близко, а делали ее сами изо дня в день, изо дня в день. И так - если посчастливится выжить - годы. Опыт, ни с чем несравнимый и ничем не заменяемый.


 




Не отвергавшие достижений и традиций своих старших товарищей, исполненные чувством уважения и признательности к творчеству М. Шолохова и А. Толстого, Л. Леонова и Симонова, Б. Полевого и Б. Горбатова, писатели этого нового призыва обладали своим особым голосом, сразу всеми услышанным. Их отличие, если принять условное деление на разные литературные поколения, не измерялось, как часто приходится слышать, полнотой военного знания. Корреспонденты центральных газет Константин Симонов или Борис Полевой, к примеру, знали о войне не меньше, а если иметь в виду общие цели и масштабы предпринимаемых операций, даже больше, чем иные писатели-фронтовики; герои Симонова и Полевого, как правило, имели реальных прототипов.

Существовало какое-то иное - качественное - различие, трудно поддающееся определению и все же несомненное. Новые авторы, как выразился однажды К. Симонов, смотрели на войну не «корреспондентскими» глазами, более всего заинтересованными в злободневности и документальной подлинности запечатлеваемого материала, а «писательскими», устремленными в глубь индивидуальной человеческой психологии, через нее просматривали социально-исторические и нравственно-этические проблемы пережитого времени. И здесь особенно заметно прослеживалось преемственно-поступательное, развитие литературы социалистического реализма,- многоликой, а не однотипной, вбирающей в себя все лучшее, плодотворное в общеисторическом художественном  опыте.

Вот почему книги, написанные фронтовиками, нельзя характеризовать определением - лучше или хуже написанного ранее. Это были другие книги, написанные по-другому и другими людьми. Война была содержанием и формой их существования И по прошествии многих лет она не стала для них просто историей.

    * «Для меня ясно одно: главные участники истории - это Люди и Время,- пишет Ю. Бондарев три десятилетия спустя после Дня Победы.- Не забывать Время - это значит не забывать Людей, не забывать Людей - это значит не забывать Время. Быть историчным - это быть современным. Количество дивизий, участвовавших п том или ином сражении, со скрупулезной точностью подсчитают историки. Да, они подсчитают количество потерь, определят вехи Времени. Но они не смогут подслушать разговор в окопе перед танковой атакой, увидеть страдание и слезы на глазах восемнадцатилетней девушки-санинструктора, умирающей в полутьме полуразрушенного блиндажа, вокруг которого гудят прорвавшиеся немецкие танки, ощутить треск пулеметной очереди, убивающей жизнь».