В немом, но исключительно красноречивом и многозначительном финале «Бориса Годунова» заключен и еще один очень глубокий смысл. Народная трагедия «Борис Годунов» является вместе с тем и трагедией самого народа, роль которого, как Пушкин наглядно показывает заключительной сценой своей пьесы, по-настоящему и глубоко трагична. Только благодаря «мнению народному» - могучей народной поддержке - противникам Бориса удалось его одолеть, но самому народу легче от этого не стало. Его победа была полностью присвоена боярами, которые снова, как и в первых сценах трагедии, властно выходят на передний план (вспомним слова народа: «Расступитесь, расступитесь. Бояре идут»), распоряжаются, действуют, повелевают. Но явно враждебное «безмолвие» народа как бы свидетельствует, что так будет не всегда. Сегодня народ еще только «безмолвствует» - выражает пассивный протест, но завтра он может заговорить, и тогда - горе тому, против кого он поднимет свой голос.

В безмолвии народа - не только судьба самозванца, в нем затаен грозный гул грядущих крестьянских восстаний под предводительством Болотникова, Разина, Пугачева. В своей исторической трагедии Пушкин не только глубоко постиг эпоху «многих мятежей», он дал и ее гениальное художественное воссоздание. Историк может понять прошлое, может более или менее ярко описать события, происходившие в глуби времен. Но воскресить минувший век, сделать то, что невозвратно прошло, как бы снова существующим, оживить историю можно только средствами поэзии, искусства. Именно в этом смысле Пушкин и замечал незадолго до начала работы над «Борисом Годуновым», что «история народа принадлежит поэту». И это гордое заявление он блистательно оправдал своею трагедией. Люди минувших времен обрели под пером Пушкина живую плоть и кровь; историческое содержание было облечено в соответствующую ему образную, художественную форму.

    * «Самой драматической эпохе новейшей истории», как Пушкин называл события русской истории конца XVI - начала XVII века, полностью отвечала выбранная поэтом драматическая форма - жанр трагедии. Драматическая форма представляла вместе с тем особенно много возможностей для художественного «воскрешения», «оживления» прошлого.

Писатель-драматург не повествует о жизни, а непосредственно развертывает ее в движении, действии, олицетворенном в образах действующих лиц, каждое из которых должно говорить само за себя, чувствовать и поступать в соответствии со своим особым характером. Когда же драматическое произведение ставится на сцене, для чего оно, как правило, и предназначено, получается особенно полная иллюзия реальности, жизненности всего происходящего. То, о чем говорится в пьесе, воочию совершается перед зрителями, воплощено в образы действительно живых людей, которых мы и в самом деле видим и слышим на театральных подмостках.



 





Эти особенности драматической формы открывают огромные возможности для писателя-реалиста. Именно поэтому-то в Пушкине наряду с нарастанием в его творчестве стремления к наиболее правдивому художественному воссозданию жизни реальной - к «поэзии действительности», как он это называл, все нарастает влечение к драматургии.

Русская драматургия и русский театр XVIII столетия были в основном во власти господствовавшего тогда и в других европейских литературах французского классицизма XVII века, которому следовал в XVIII веке в своих трагедиях Вольтер. Поэтому, если не считать комедий Фонвизина (в особенности его «Недоросля») и появившегося почти одновременно с пушкинским «Борисом Годуновым» грибоедовского «Горя от ума», пьесы русских драматургов были очень далеки от реальной жизни и к тому же по своему художественному уровню резко уступали зарубежным классическим образцам. Особенно сильно это давало себя знать в жанре трагедии. Вместо живых лиц по сцене торжественно шествовали ходячие схемы добродетелей или пороков; герои трагедий декламировали искусственным, напыщенно-приподнятым языком не то, что они сами могли думать или чувствовать, а то, что было угодно автору вложить им в уста. Сценического действия в этих пьесах, состоявших из сменяющих одна другую пространных речей (монологов) и «разговоров» персонажей друг с другом, вовсе не было. Но и эти разговоры в лицах были опутаны целым рядом крайне стеснительных правил и условностей, начиная с так называемых «трех единств» (времени, места и действия) и кончая обязательным торжественно-величавым стихотворным размером - так называемым «александрийским стихом», рифмованным шестистопным ямбом.

Помимо того, трагедия классицизма носила на себе резкий отпечаток «придворного», дворянско-аристократического происхождения: участвовали в ней, по существу, лишь цари и вельможи; все, что хоть сколько-нибудь нарушало, снижало торжественно-героическое течение пьесы, все, что было связано с живой, реальной жизнью, с исторической действительностью и тем более с бытом, с простой, обыкновенной речью обыкновенных людей, изгонялось самым решительным и беспощадным образом.

Правда, во времена Пушкина стали появляться трагедии Озерова, в которых некоторые современники готовы были увидеть образцы новой, романтической драматургии. Однако сам Пушкин правильно считал, что пьесы Озерова в основном   следуют   «жеманным   правилам» классицизма, а «романтический трагик принимает за правило одно вдохновение». Пушкин понимал, что для того, чтобы создать трагедию нового типа, трагедию, проникнутую реализмом и народностью, правдиво изображающую людей и события, по собственному его выражению «судьбу человеческую» и «судьбу народную», надо полностью отказаться от старой, освященной давней традицией системы классицизма, решительно ниспровергнуть ее, коренным образом «преобразовать нашу сцену», как сам он об этом прямо заявлял. Замечательной попыткой преобразования русской драматургии и явилось основное, центральное драматическое произведение Пушкина - его историческая трагедия «Борис Годунов».