О смысле жизни размышляет после гибели сына и смерти жены Степан Андреянович: «Вот и жизнь прожита. Зачем? К чему работать? Ну, победят немца. Вернутся домой. А что у него? Ему-то что? И, может быть, следовало жить, для Макаровны. Единственный человек был около него, и того проворонил. Так зачем же мы живем? Неужели только работать?» И тут же автор обозначил переход к следующей главе: «А жизнь брала свое. Ушла Макаровна, а люди работали». Но главный вопрос, который хотел укрупнить Абрамов,- это вопрос о совести, об аскетизме, об отречении от личного во имя общего. «Имеет ли право человек на личную жизнь, если все кругом мучаются?» Вопрос наисложнейший. Поначалу автор склонялся к идее жертвенности.

В дальнейших заметках к характерам и ситуациям, связанным с Анфисой, Варварой, Лукашиным, он усложнил проблему. Запись от 11 декабря 1966 года: «Можно ли полнокровно жить, когда кругом беды? Вот вопрос, который приходится решать и Лукашину. и Анфисе. Нельзя. Совесть и пр. Нельзя жить полнокровно сейчас. А когда же жить человеку? Гражданская война, пятилетки, коллективизация, война… Лукашин полон сомнений, но в конце концов на вопрос «Возможна ли теперь любовь?» он отвечает: «Возможна! Именно теперь и возможна. Нельзя отменить жизнь. А на фронте? Ты думаешь, у всех пост великий? Да возможно ли это?» Анфиса думает иначе: «Каждый решает так, как он может. Я не осуждаю. А сама не могу. Как я бабам посмотрю в глаза?»

Максимализм Анфисы автор хотел объяснить крепкими нравственными устоями в ее староверской семье. «Раз горе а доме - каждый день покойники - разве может она отдаваться радости? Разве не преступно это? Все прабабки и бабки, хранившие верность до гроба своим мужьям в их роду, восставали против ее любви, против страсти. Но и Анфису заставлял автор больше сомневаться, искать ответа. Анфиса терзается: любить должна была Настя, ее должна была одарить всеми дарами жизнь, а на самом деле любить выпало ей, Анфисе. Да разве справедливо это? Кто, кто определяет все это, заранее рассчитывает? Почему один человек умирает в молодости, а другой живет?. Анфиса, когда узнала, что Настя обгорела, калекой стала, надела на себя вериги. Стоп. Никакой любви! Она стала сурова, аскетична, что называется, в ногу со своим временем. И думала: так и надо. В этом ее долг.


 





Но людям это не понравилось. Людям, оказывается, больше нравилась прежняя Анфиса - веселая, неунывающая, жадная до жизни. И именно тогда о ней с восторгом говорили бабы: - Ну, женка! Не падает духом. Еще и нас тянет. А когда она стала аскетом, худо стало и людям! И бабы даже спрашивают ее: что с тобой, Анфиса? Не заболела ли ты? Ходишь - лица на тебе нет и брови не раздвинешь… Страшно на тебя глядеть. И люди не идут к ней. А она ведь хотела им добра, для них надевала на себя власяницу. Хотел писатель ввести дорогие ему представления о старых традициях северян, не знавших даже запоров в доме: поставят приставку - и все. «Открыт дом - хоть все вынеси. Удивительная доверчивость северян… Избушки охотничьи. Все остается. Лучина. Хлеб. Взаимовыручка. И Лукашин был благодарен этому краю. Он омылся в ключевых родниках… он окреп, набрался сил. И не только физических, но и духовных. Он окунулся в живой, родниковой воде… Он влюбился в этот первозданный край».

Роман не сразу нашел благосклонных издателей. «Два года его отфутболивали редакции», - вспоминал писатель. Не приняли его журналы «Октябрь», «Новый мир». «Братья и сестры» увидели свет в 1958 году в журнале «Нева». И тут совершилось почти чудо. Роман сразу был встречен критикой доброжелательно. За 1959-1960 годы появилось более тридцати рецензий в газетах и журналах. В 1959 году он вышел отдельной книгой в Лениздате, в 1960-м - в «Роман-газете», а в 1961-м был переведен и превосходно издан в Чехословакии.

Первые рецензенты «Братьев и сестер» отмечали мужество Абрамова, сумевшего достойно рассказать о трагедии народной, о бедах и страданиях, о цене самопожертвования рядовых тружеников. Абрамов сумел «взглянуть в душу простого человека», он ввел в литературу целый пекашинский мир, представленный разнообразными характерами. Не будь последующих книг тетралогии, все равно остались бы в памяти семья Пряслиных, Анфиса, Варвара, Марфа Репишная, Степан Андреянович.