Не случайно подчеркнуто простая и строгая форма произведений писателей-фронтовиков чуждалась, по выражению Василя Быкова, «псевдоромантики, псевдолиризма, стилевых изысков, иллюстративности», требовала от художника «максимального углубления в социальность, нелицеприятного реализма». Особенно чувствительная к фальши, она чутко отзывалась на мнение самого автора, его идейные и нравственные воззрения, партийную позицию, определявшие меру правды в художественном истолковании фактов. Требовала высокого литературного мастерства.

Всеми отмеченная поразительная достоверность картин и типов, встающих со страниц книг писателей-фронтовиков, толковалась в критике по-разному. В том числе, как ни странно, и с оттенком отрицания. Новые романы и повести вследствие их достоверности нередко зачисляли в разряд мемуарной документалистики, как бы отодвигая в сторону от литературы «чисто» художественной. Эти книги нередко называли «собственными фронтовыми биографиями авторов», утверждали, что их кругозор ограничен всего только «полем зрения отдельного солдата или офицера, прижатого к земле огнем вражеского пулемета или выносящего с нейтральной полосы раненого товарища». В литературно-критическом обиходе получили хождение термины «окопная правда», «солдатская правда», «правда масштабная» и т. п. Как будто бы на войне может быть сразу много разных правд, а не одна общая правда войны.

Высказывались и другие, довольно категорические суждения, распространявшие негативное отношение к отдельным книгам на сами летературные жанры. Писателям чуть ли не вменялось в вину «пристрастие к документализму», трактуемому при этом весьма произвольно, распространяемому не только на военно-историческую прозу, но вообще на любые произведения военной романистики.

Константин Симонов говорил, что о войне нужно знать как можно больше и искать правду на скрещении разных точек зрения. «Не разных правд, а именно разных точек зрения. Кстати, мы порой путаем понятие правды с понятием точки зрения. Конечно, точка зрения солдата на войну - одна, точка зрения командира полка- другая, даже на один и тот же бой. Потому что они ведь и смотрят на него с разных точек и имеют в нем, в этом бою, разные задачи. Я говорю не о политической задаче - общей, нравственной, патриотической,- а о военной задаче в бою». Истина находится где-то на скрещении всех этих точек зрения. Поэтому и формулировку «солдатская правда» К. Симонов понимал только в одном смысле: «Это не какая-то отдельная, особая правда рядового солдата, а солдатская в смысле того, что это прямая, подлинная солдатская правда… Настоящий генерал, если его назовут солдатом, никогда не обидится. Наоборот, будет гордиться этим».

Неправомерными казались К. Симонову и термины героизация и дегероизация, искусственные и чуждые жизни. «Для меня такого вопроса никогда в жизни не вставало, и я уверен, что уважающий себя писатель не должен идти навстречу подобным критическим упражнениям на вольные темы, отвечать на вопросы в заданной чуждой ему лексике».

 





Отозвался на споры и Юрий Бондарев, заявив, что ему «до сих пор непонятны снисходительно-барственные суждения некоторых критиков о «взгляде из солдатского окопа», об узости и ограниченности кругозора насмерть сражающихся на каком-нибудь плацдарме, как будто наши солдаты и офицеры не концентрировали в себе политическую и нравственную силу народа, как будто мужественные и лаконичные «Севастопольские рассказы» Льва Толстого не вобрали в себя всю суровую сущность Крымской войны, бесподобного подвига и не проложили путь к непревзойденному мировому шедевру «Война и мир».

С включением в дискуссию писателей предметом обсуждения стала жанрово-стилевая специфика исторической романистики и мемуарно-документальной прозы в истинном значении этих понятий, многообразие их видов, единство и различие принципов научного и художественного обобщения фактов истории, постоянство, с каким сохраняют литераторы-фронтовики приверженность к «военной тематике».

В конце шестидесятых и в семидесятые годы в нашей прозе уже достаточно ясно просматривались жанровые черты нового военно-исторического романа, приближенного к хронике, опирающегося на документы, порой на фактические события, изображающего известных исторических лиц, широко охватывающего войну в ее временной протяженности и множественности сторон (от солдатского окопа до Ставки Верховного Главнокомандующего).

Этот «объемный исторический роман», как назвал его Бондарев, при всей своей обновлено продолжал оставаться именно романом со всеми его специфически жанровыми особенностями. Он существовал одновременно и рядом с документальной прозой (мемуарами, дневниками, эпистолярными и архивными документами), не мешая ее самостоятельному развитию и используя иные из ее преимуществ.

Как раз в интересующие нас годы вместе с упоминавшимися не раз романами и повестями о войне переживала состояние подъема и собственно мемуарно-документальная литература. Дистанция времени увеличивалась, а на читательские полки становилось все больше книг, содержанием которых были действительные исторические события и факты - разбор военных операций, биографии героев Отечественной войны и народного сопротивления, воспоминания, дневники, письма, страницы из сохранившихся записных книжек журналистов.