Послушаем Лопахина: «Иной раз, когда не спится, я думаю: господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…». Это так огромно, так возвышенно, что Раневской становится не по себе, и она стремится принизить пафос Лопахина, спустить его на грешную землю: «Вам понадобились великаны… Они только в сказках хороши, а так они пугают». Однако Лопахину, как и многим другим чеховским героям, свойственны не только взлеты, но и падения; он как будто па качелях. Вот только что он поднялся так высоко, что даже Раневская испугалась, и почти сразу же происходит знаменательный эпизод, который Чехов, конечно же, не случайно поместил в ближайшем соседстве с взволнованными словами Лопахина о великанах: «Вдруг раздается отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный». И оказывается, что Лопахин в данном случае не способен воспринять таинственность, поэтичность звука, раздающегося откуда-то сверху («точно с неба»).

В этом случае Лопахин оказывается слишком приземленным, поэтому источник звука он предпочитает искать не вверху, а внизу, глубоко в земле: «Где-нибудь далеко в шахтах сорвалась бадья. Даже Гаев посмотрел все же вверх, на небо: «А может быть, птица какая-нибудь…». Такие же резкие колебания наблюдаются и в речи Лопахина. Его язык порою отличается высокой эмоциональностью, сложностью синтаксического построения, богатством лексики: «Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде…»

И тут же, рядом, какие-то досадные срывы, провалы, свидетельствующие, что о подлинной, настоящей культурности Лопахина говорить не приходится. Достаточно вспомнить его слова о дачнике, который может «размножиться до необычайности». Так говорят не о людях, а о животных или насекомых. Несколько раз Лопахин произносит: «До свиданция». Это, конечно, шутка, но весьма невысокого уровня. Впрочем, так мог бы шутить и Иван Петрович Туркин - достаточно вспомнить его «покорчило вас благодарю…» Но и без всяких поползновений на шутливость Лопахин может говорить так: «Всякому безобразию есть свое приличие!» или «Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестности» (что уже ближе к Епиходову). И даже в знаменитой его реплике, начинающейся словами «…господи, ты дал нам громадные леса…», режет слух сочетание слов «глубочайшие горизонты».

Лопахина можно было бы назвать деловым человеком. И верно, только он один из всех персонажей пьесы постоянно занят делом, все время в напряжении, в спешке. В I действии он торопится: «Мне сейчас, в пятом часу утра, в Харьков ехать»; и в конце пьесы почти та же самая реплика: «А мне в Харьков надо». Лопахин живет даже не по часам, а буквально по ми-путам, и остальных действующих лиц он постоянно подгоняет: «Господа, имейте в виду, до отхода поезда осталось всего сорок шесть минут!» Какая точность, однако! Не сорок пять, не пятьдесят, а именно сорок шесть. Важно отметить, что работает он с явным удовольствием, работа приносит ему несомненное удовлетворение, и тогда, говорит он, «кажется, будто мне известно, для чего я существую». Стоит обратить внимание на слово кажется. Действительно, Лопахину только кажется, что он знает, для чего существует. Он сам ощущает ту внутреннюю несостоятельность, даже ущербность, которая так для пего характерна.

Даже в моменты торжества Лопахина чувствуется щемящая нота безнадежности, разочарования. Откуда она? Чего ему не хватает? Лопахина постоянно мучает какая-то внутренняя неудовлетворенность.


 



Есть у Лопахина настоящая и искренняя жажда духовного, он уже не может жить по-старому, только в мире барышей и чистогана. Но как жить иначе, он и вовсе не представляет. Отсюда и трагический отсвет, который лежит на Лопахине, отсюда его ущербность, надорванность, странное сочетание грубости и мягкости, невоспитанности и интеллигентности. Все это приводит пас к мысли о его обреченности, что совершенно ясно ощущается к концу пьесы.


Трагизм Лопахина особенно отчетливо раскрывается в его замечательном монологе в конце III действия. Есть смысл эту сцену внимательно прокомментировать в классе. Здесь помощь учителя необходима, так как сами ученики, возможно, не оценят всей глубины и значения монолога Лопахина не только для лучшего восприятия его противоречивого образа, но и для всей пьесы.

Мы помним неоднократные предупреждения Чехова, что Лопахин «не купец в пошлом смысле этого слова». Мот и в IV действии Петя Трофимов, еще недавно сравнивавший Лопахина с хищным зверем, вдруг неожиданно признается: «Как-никак, все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа…»

Как понимать эти слова Пети Трофимова? Как указан: на присущие Лопахину черты, которые могли бы приблизить его к миру подлинной культуры, подлинной интеллигентности? Как возможность для него иной жизненной суд: бы, иного пути, по которому он все же так и не пойдет?

Приходится снова напоминать, что в художественно системе Чехова обычно пет однозначности в авторском отношении к героям. Так и здесь. Не успели прозвучать слов Пети Трофимова о тонкой и нежной душе Лопахина: почти сразу же последовала авторская ремарка: «Слышно как вдали стучат топором по дереву». Раневская еще не уехала, а вишневый сад уже уничтожают. Лопахин в очередной раз сконфужен.

Поймет ли он когда-нибудь всю вину свою перед заколоченным в доме Фирсом, перед уничтоженным им садом, перед родиной? Трудно ответить на такой вопрос. В любом случае будущее не сулит ничего доброго такому Лопахину, каким его изобразил Чехов в своей пьесе.