Молодые герои последних произведений Чехова верят в лучшее будущее России, когда люди перестанут жить за счет чужого труда. Нравственные поиски прежних чеховских героев, мечтавших об осмысленной жизни, увенчались разрывом Нади и Ани с жизнью, основанной на несправедливости, фальши, лжи. Но, может возразить читатель, Надя-то действительно бросила уютный дом и любящих близких, а Аня ушла из проданного имения - разве это уход? И вообще - не слишком ли наивна Аня по сравнению с Надей? Как она легко успокаивается в конце первого действия, услышав «честное слово» Гаева, уверявшего, что он не допустит продажи имения! Как быстро уступает в конце пьесы Яше, который не желает проверять, действительно ли послали Фирса в больницу. Да, Ане еще далеко до сознательного жизненного шага, который совершает Надя. Но после продажи имения Аня могла ведь поехать с матерью в Париж или стать приживалкой при дяде. Она, по-видимому, и уехала не в Москву с Петей, а в уездный город с дядей,- и все-таки нам ясно, что она хочет учиться и работать, а это уже много для девушке ее круга.

Мысль о будущем, к которой приучали героинь «Невесты» и «Вишневого сада» Саша и Петя, открывает в финалах этих произведений далекие горизонты жизни. Описание событий не обрывается в конце «Невесты»: от них протягивается невидимая нить к той «новой, широкой, просторной» жизни, которая рисовалась героине впереди. Еще более это относится к финалу «Вишневого сада», где на фоне драматических и трагикомических судеб представителей старой жизни звучат призывно молодые голоса, обращенные в будущее. Так называемые «открытые финалы» в произведениях Чехова - одно из достижений его поэтики, связанное с поисками новых способов изображения жизни, которое в конечном счете углубили и обогатили возможности русского реализма.

Открытыми финалами двух последних произведений Чехова, внушающими нам, что жизнь продолжается и обещает впереди заманчивые перемены, завершается духовная биография чеховского героя,  полная  мучительных  идейных  и  нравственных  исканий.

Итак, мы остановились на двух прямо противоположных отношениях чеховских героев к жизни. Одно, в принципе, пассивное; потому что в конечном счете означает приспособление человека к обстоятельствам и к социальной несправедливости. И даже когда оно проявляется в активно-агрессивном давлении на окружающих людей - как в случае с человеком в футляре,- в основе этого отношения легко уловить страшную зависимость личности от условий, которые превращают его в простой придаток к существующему общественному порядку. Активность, таким образом, весьма относительна. Другое отношение - критическое, оно не только допускает, но и настойчиво взывает к чувству справедливости, которое несовместимо с приспособлением. Это отношение внутренне активное.


 



Но Чехов вовсе не предлагал читателю на выбор эти противоположные образцы жизненного поведения. Объективным изображением нравственного падения личности Чехов достигал такого эффекта порицания, что отвращение читателя было неизбежно.

Молодой Горький, разволновавшийся на спектакле «Дядя Ваня» в Нижегородском театре (1898), писал Чехову, что в этот вечер «плакал, как баба», потому что почувствовал страх за людей, за их «бесцветную нищенскую жизнь». В этом письме - знакомая нам метафора: «Для меня это страшная вещь, «Дядя Ваня». Это совершенно новый вид драматического искусства,- писал Горький о «Дяде Ване»,- молот, которым Вы бьете по пустым башкам публики». Этот молот - призыв к осмыслению жизни, к сохранению человечности в человеке. Пусть активность чеховского героя не всегда была действенной, практической. Пробуждение активного сознания человека было не менее важно в эти предреволюционные годы. И если раздумья читателя совпадали с переживаниями тех чеховских героев, которые искали новых и честных дорог в жизни, то они неизбежно приходили к желанию «перевернуть жизнь». Так воспринял рассказ Чехова «Дама с собачкой» Горький, когда прочитал его в декабрьском номере журнала «Русская мысль» за 1899 год. Горький был взбудоражен судьбой героев, которые бились над тем, как изменить свою жизнь, и послал Чехову взволнованное  письмо.   Он  писал:  «Огромное  вы  делаете дело вашими маленькими рассказиками - возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни - черт бы ее побрал! На меня эта ваша «дама» подействовала так, что мне сейчас же захотелось изменить жене, страдать, ругаться и прочее в этом духе». И дальше, рассказав, что под впечатлением рассказа он «вдребезги разругался» с женой и с закадычным приятелем, Горький продолжал шутливо: «Вы, чай, такого эффекта не ожидали? А я не шучу,- так это и было. И не с одним мною бывает так - не смейтесь».

Горькому была близка и понятна ненависть героя этого рассказа Гурова к неинтересной, «полумертвой» мещанской жизни, заполненной ненужной службой, скучными вечерами в клубе и за семейным столом, пустыми разговорами. Понимание пролетарским писателем чеховского рассказа отвечало тому подъему духа и активности сознания, которое было характерно для передового русского общества этих лет. Но вот голос с другого общественного берега, прозвучавший тогда же, под впечатлением того же рассказа. «Рассказывается, как один пожилой уже приезжий москвич-ловелас захороводил молоденькую, недавно только вышедшую замуж женщину и которая отдалась ему совершенно без борьбы. Легкость ялтинских нравов он хотел показать, что ли!» Автор этих строк - Николай Александрович Лейкин, редактор юмористического журнала «Осколки», в котором Чехов печатался в 1880-е годы. «Буржуа до мозга костей», как назвал его Чехов в одном из писем, Лейкин был глух к стукам чеховского «молоточка». От этих беспокоящих звуков его защищал надежный панцирь из набора буржуазно-мещанских представлений: о том, что такое «хорошо» (служебный долг, супружеская верность, в свои часы еда и сон, в масленицу вкусные блины и т.д.), и о том, что такое «плохо» (все, что нарушает устойчивость этих привычек и понятий). Дух беспокойства, исходящий из рассказов Чехова, не волновал Лейкина.

Слова Лейкина о «Даме с собачкой» возвращают нас к тому, о чем мы говорили в начале этой книги,- об оценках, которые давал Чехов своим произведениям.

Да, он как будто рассказывает нам о случаях из частной, приватной, как тогда говорили, жизни. В «Доме с мезонином» и в рассказе «О любви» он пишет о влюбленных, которых жизнь развела в разные стороны. Адюльтер в собственном смысле этого слова составляет главную часть сюжета «Попрыгуньи». На служебной интриге основаны трагические события в «Палате № 6»: старого доктора Рагина заточил в психиатрическую палату молодой доктор Хоботов, пожелавший занять более выгодное для себя место. Читатели типа Лейкина замечали только это.

Но для других читателей за названными событиями личной жизни чеховских героев всегда возникал силуэт всей русской жизни. Жизни, не установившейся после полувека пореформенного налаживания. Жизни, в которой перед человеком, растерявшимся в «хаосе мещанской обыденщины» (выражаясь языком Горького), вставала дилемма: либо плыть дальше по воле волн и стать как все, либо повернуть круто направление своей судьбы. В первом случае герой терял главное - свое собственное лицо, неповторимость живого человека. Во втором случае у героя могли быть серьезные потери и неудачи в жизни, но как личность он всегда выигрывал.