Гуманизм чеховской драматургии, ее унылая любовь к людям, ее озабоченность всем, что происходит на земле вопреки идеям и идеалам добра, ее устремление к лучшему в человеке и обществе - все это привлекало и привлекает пусть более широкий круг читателей и зрителей Чехова. А еще неповторимая утонченность, деликатность его пера, акварельная прозрачность красок, словесная изысканность. Его умение сквозь сплетение существенного и второстепенного увидеть в человеке вечное, что не изменяется с быстротечным временем, и сказать об этом в присущей только ему манере. Его искренность и горькая откровенность вместе с мудрой простотой - все это и представляет феномен художественного творчества Антона Павловича Чехова.

Ознакомившись текстом пьесы “Вишневый сад“, один из основателей Московского Художественного театра К.С. Станиславский прислал Чехов письмо, в который бы так выражен: “Я объявляю эту пьесу вне конкурса и так, которая, не подлежит критике. Кто ее не понимает, тот дурак”. Сказанное, наверное, выглядит слишком решительно. Не такой уже и простой “Вишневый сад”. Не случайно до этого времени спорят относительно главных героев пьесы, ее смысла, жанра. Именно об этом мы с вами и поговорим на уроках, посвященных изучению последнего произведения большого драматурга, где выразительнее всего отразились его постоянные раздумья, которые касаются не только судеб его героев, а и судеб всего человечества.

Итак, начнем с последнего - с жанра. Пьеса еще не была поставлена, но уже вызвала острые споры. Они продлеваются и ныне: какой жанр этой пьесы? Что это - драма или комедия? Драматические нотки вносит в пьесу “отдаленный звук, будто с неба, печальный звук, будто урвалась струна”. А в финале его усиливает стук топора, которым рубят дерева в саду. Чехов с высоким совершенством воплотил в своих пьесах тот сдвиг комического и драматического, который на каждом шаге демонстрирует жизнь. Но в “Вишневом саду” эта черта приходится к крайней границе, благодаря чему появляется особый тип комизма - смесь лирического и абсурдного, комизм недоразумения, обусловленный несовершенством мышления. Комическими в пьесе возникают все персонажи без исключения: и одаренный Лопахин, и неудачник Епиходов, и говорун Гаев, и “облезлый господин” Петя Трофимов, и наивная Аня. “Вишневый сад” называли драмой, драматической поэмой, элегией, трагикомедией, но чаще всего именуют лирической комедией. Лиризм рожден незримым присутствием автора, расположение духа которого передан в ремарках, в очерчивании действующих лиц, в обстановке, в пейзаже, во всей атмосфере действия. Чехов огорчается и радуется, сочувствует и осуждает, раздумывает и иронизирует.

В записной книжке Чехова сохранились строки, пронизанные скорбью и горечью: “Разговор на другой планете о земле через 1000 лет: помнишь ли ты, то белое дерево… (березу)?” Переселились люди на другую планету и все забыли… Обратите внимание на тревожную тональность, суровое предостережение, которое сближает эта запись с пьесой “Вишневый сад”. Неужели события приведут человечество к тому, что они забудут, как называлась береза, как цветут весной вишневые деревья, забудут Землю, забудут, собственных детей. Влюбленная к исступлению, будто напоенная каким-то ведьмовским зельем, эта красивая и умная стареющая женщина отчаянно мчится к своему полному краху, к своей гибели. Хуже то, что она все понимает, но бессильна бороться с собственным “я”.

Раневская. Когда мы впервые видим и слышим Раневскую, все в ней кажется нам милым и привлекательным, ее радость, ее слезы при упоминании о детстве, о погибшем сыне искренние и трогательные. Раневская умная и способная иногда сказать горькую правду о себе самой. Она упрекает себя за то, что без толку тратит деньги, тогда как бедная Варя “экономя кормит всех молочным супом, на кухне людям преклонного возраста дают один горох”. Она решительно рвет телеграммы из Парижа.

Но Чехов несколькими штрихами дает ощутить и другое: переживания Раневской выражаются немного преувеличено, и это принуждает усомниться в их силе и глубине: “Я не могу усидеть, не в силе. ( Встает и ходит, очень взволнована.) Я не переживу этой радости… Смейтесь надо мною, я глупая… Шкафчик моя родная… (Целует шкаф.) Столик мой…” Не способная она только ничего изменить и исправить: жизнь за чужой счет сделала её рабыней обстоятельств, собственных прихотей, рабыней негодяя, который обманул и обобрал ее.

И здесь же продолжает сорить золотыми. И в результате едет в Париж. И выезжает, оставив их на произвол судьбы, забрав последние деньги. Но эта любовь к такому человеку едва ли может быть названа высоким чувством, в этой любви есть что-то смешное, отталкивающие.

Гаев Леонид Андреевич. 51 год. Брат Раневской. “Человек восьмидесятых лет”, поэтому отсюда его непрактичность. О нем говорят, что он достаток на леденцах проел. Страсть к пустым речам и цветистой риторике уже давно стала второй натурой Леонида Андреевича. Непрактичный, сентиментальный к смешному.



 





Гаев способный иногда сказать простые, искренние слова и хотя бы на миг понять собственную наивность и вульгарность. Непрактичность и сентиментальность, присущий его сестре, доходят у Гаева к смешному: он проговаривает перед шкафом целую речь в “высоком стиле” и захватывается ею вплоть до слез.

Ему мешают “грубые запахи”. Лопахина он почти не замечает и старается поставить “этого хама” на место. В конце первого действия Гаев, казалось бы, благоразумно размышляет о судьбе вишневого сада: “Когда против какой-нибудь болезни предлагается очень много лекарства, то это означает, что болезнь неизлечима”. Но, начав говорить и уже не имея сил остановиться, он произносит безобразные слова о своей сестре: “…как там не выгадывай, чтобы смягчить обстоятельства, тем не менее, нужно сказать, она порочная.  Гаева непреднамеренно слышит Аня и с присущей ей прямотой упрекает дяде: Аня. Что ты только говорил о маме, о своей сестре? Зачем ты говорил это? Гаев. Так, так… (ее рукой закрывает себе лицо.) В самом деле, это ужасно! Боже мой, Боже, спаси меня! И сегодня я произнес речь перед шкафом… так без толку!

Вот, казалось бы, чистосердечное раскаяние и прозрения. Где там! Желая как-то оправдаться в глазах племянницы, Гаев уверяет, что имение будет спасенный, и, как ребёнок, сам мгновенно начинает верить в собственную выдумку.

Чехов вкладывает в уста этого героя слова, характерные для либерального помещика: “Я человек восьмидесятых лет… Не хвалят это время, но все, же могу сказать, за убеждение мне перепадало в жизни. Недаром же меня и мужик любит. Мужика нужно знать!” перед вами еще один вариант духовной деградации - пустота и прикрытые либеральной фразой.

Потерю вишневого сада и Раневская, и Гаев воспринимают как горе, несчастье, беду. Однако во всем этом есть и их личная вина. Наблюдается парадоксальная близость красивых, добрых человеческих качеств Раневской и ее равнодушия, эгоизма, жестокости. И далеко не всегда можно провести резкую грань, сразу заметить, как её нежность, бескорыстие, доброжелательность неуловимо превратятся на легкомысленность, безответственность и - не будем бояться этого слова - измену. Они предают “вишневый сад”, предают старика Фирса, который верно служил им всю жизнь.

В последних словах речи попробуйте связать этот образ с проблемой “маленького человека”, одинокой старости и идеального холопства.

Одним из интереснейших образов в пьесе есть Фирс, который продолжает тему “маленький человек” в русской литературе. Это доброжелательный симпатичный старик, отданный Раневской и Гаеву, которые за продолжительную службу отплачивают ему тем, что забывают о нём. Брошенный на произвол судьбы, больной Фирс, символ одинокой старости, продолжает заботиться о своих хозяевах: “Леонид Андреевич, наверное, шубы не одел, в пальто поехал… Я не посмотрел…”. Вместе с тем он пронялся духом рабства. Фирс - идеальный холоп. После объявления воли, добровольно оставшись в имении, он с особым чувством удовлетворения упоминает времена крепостничества, отмена которого называет “бедствием”.

Итак, русское прошлое у Чехова обрисованное как отрицательная память. Из нее человек не может черпать энергии для борьбы с реальностью, поэтому и Раневская, и Гаев, и тем более Фирс обессилено озираются и оплакивают свои наилучшие года. Не менее проблематическим в “Вишневом саду” обрисовано настоящее, представителем которого есть Лопахин. В дебаты более активно вступают представители “хозяев жизни”.