Современникам пьесы А.П. Чехова казались необычны­ми. Они резко отличались от привычных драматических форм. В них не было казавшихся необходимыми завязки, кульминации и, строго говоря, драматического действия как такового. Сам Чехов писал о своих пьесах: «Люди только обедают, носят пиджаки, а в это время решаются их судьбы, разбиваются их жизни». В чеховских пьесах есть подтекст, который приобретает особую художествен­ную значимость. Как же передается читателю, зрителю этот подтекст? Прежде всего с помощью авторских рема­рок. Такое усиление значения ремарок, расчет на прочтение пьесы приводит к тому, что в пьесах Чехова проис-ходит сближение эпического и драматического начал. Даже место, где происходит действие, имеет порой символичес-кое значение. «Вишневый сад» открывается выразитель­ной и пространной ремаркой, в которой мы находим и сле­дующее замечание: «Комната, которая до сих пор назы- вается детскою». Сценически такую ремарку воплотить невозможно, да она и не рассчитана на сценическое воп- лощение и служит не указанием постановщику пьесы, а сама по себе имеет художественный смысл. У читателя, именно у читателя, сразу возникает ощущение, что вре-мя в этом доме застыло, задержалось в прошлом. Герои выросли, а комната в старом доме — все еще «детская». На сцене это можно передать только путем создания осо­бой атмосферы, особого настроения, атмосферы, которая сопровождала бы все действие, создавая своеобразный смысловой фон. Это тем более важно, что в дальнейшем в пьесе несколько раз возникнет уже драматический мо­тив уходящего, ускользающего времени, которое оставляет героев за бортом. Раневская обращается к своей детской, к своему саду. Для нее этот дом, этот сад — ее драгоцен­ное, чистое прошлое, ей чудится, что по саду идет ее по­койная мама. Но Чехову важно показать невозможность возврата к счастливому прошлому, и действие четвертого акта пьесы происходит в той же детской, где теперь сня­ты занавески на окнах, картины со стен, мебель состав­лена в один угол, а посреди комнаты лежат чемоданы.
Герои уезжают, и образ прошлого исчезает, не претворив­шись в настоящее.

С помощью ремарок Чехов передает смысловые оттен­ки диалогов действующих лиц, даже если ремарка содер­жит всего лишь одно слово: «Пауза». Действительно, бе­седы в пьесе ведутся неоживленные, часто прерываемые паузами. Такие паузы придают разговорам действующих лиц «Вишневого сада» какую-то хаотичность, бессвязность, словно герой не всегда знает, что он скажет в следующую минуту. Вообще диалоги в пьесе очень необычны по срав­нению с пьесами чеховских предшественников и современ­ников: они напоминают, скорее, диалоги глухих. Каждый говорит о своем, как будто не обращая внимания на то, что говорит его собеседник. Так, реплика Гаева о том, что поезд опоздал на два часа, неожиданно влечет за собой слова Шарлотты о том, что ее собака и орехи кушает. Все словно противоречит законам драматургии, выработанным всей мировой драматургической реалистической литерату­рой. Но, естественно, что за этим у Чехова стоит глубо­кий художественный смысл. Такие разговоры показывают своеобразие отношений между героями пьесы, вообще свое­образие чеховских образов. На мой взгляд, каждый пер­сонаж «Вишневого сада» живет в своем замкнутом мире, в своей системе ценностей, и именно их несовпадение друг с другом и выходит на первый план в пьесе, подчеркива­ется автором.

То, что Любовь Андреевна, которой угрожает продажа ее имения с торгов, раздает деньги первому встречному, призвано ли у Чехова только продемонстрировать ее рас­точительность как черту характера взбалмошной барынь­ки или свидетельствовать о моральной правоте экономной Вари? С точки зрения Вари — да; с точки зрения Ранев­ской - нет. А с точки зрения автора -г это вообще свиде­тельство отсутствия возможности у людей понять друг Друга. Любовь Андреевна вовсе не стремится быть хоро­шей хозяйкой, во всяком случае, Чехов этого стремления не изображает и за отсутствие его героиню не осуждает. Он вообще говорит о другом, что лежит за пределами хо­зяйственной практики и к ней не имеет никакого отно­шения. Так и советы Лопахина, умные и практичные, неприемлемы для Раневской. Прав ли Лопахин? Безуслов­но. Но права по-своему и Любовь Андреевна. Прав ли Петя Трофимов, когда он говорит Раневской, что ее парижский любовник — негодяй? Прав, но для нее его слова не имеют никакого смысла. И Чехов вовсе не ставит себе целью создать образ упрямой и своевольной женщины, не при­слушивающейся ни к чьим советам и губящей собствен­ный дом и семью. Для этого образ Раневской слишком поэтичен и обаятелен. Видимо, причины разногласий меж. ду людьми лежат в пьесах Чехова вовсе не в области прак­тической, а в какой-то другой сфере.
Смена тематики разговоров в пьесе тоже могла вызы­вать недоумение. Кажется, что никакой логической связи между сменяющими друг друга беседующими группами нет. Так, во втором акте на смену беседующим о смысле жизни Раневской, Гаеву и Лопахину приходят Петя и Аня, люди далекие от того, что заботит старших. Их волнует совсем другое. Такая «мозаичность» сцен обусловлена свое­образием системы образов и драматургического конфлик­та у Чехова. 



 




Собственно говоря, драматургический конф­ликт в привычном смысле в пьесах Чехова отсутствовал, действие не строилось на противоборстве персонажей, да и персонажи перестали делиться на «хороших» и «пло­хих», «положительных» и «отрицательных». В «Вишне­вом саде» разве только Яша выписан явно иронически, остальные же никак не укладываются в традиционные категории отрицательных персонажей. Скорее, каждый герой по-своему несчастен, даже Симеонов-Пищик, но и те персонажи, на стороне которых авторская симпатия, все равно не выглядят однозначно «положительными». Не­поддельно грустно звучит обращение Раневской к ее дет­ской комнате, подняться до подлинно трагического зву­чания Чехов ему не дает, нейтрализуя трагическое нача­ло комическим обращением Гаева к шкафу. Сам Гаев смешон в своих напыщенных и нелепых монологах, но в то же время и искренне трогателен в бесплодных попытках спасти вишневый сад. То же — «смешон и трогателен» - можно сказать и о Пете Трофимове.

Одна и та же черта делает героя и привлекательным, и смешным, и жалким. Это, пожалуй, та черта, которая объединяет их всех независимо от внешнего положения. Намерения, слова героев — замечательны, результаты рас­ходятся с намерениями, то есть все они до некоторой сте­пени «недотепы», если использовать словечко Фирса. И в этом смысле не только комическое значение приобрета­ет фигура Епиходова, который как бы концентрирует в себе это всеобщее «недотепство». Епиходов — пародия на каждого персонажа и в то же время проекция несчастий каждого.

Здесь мы подходим к символике «Вишневого сада». Если Епиходов — собирательный образ, символ поступков каждого персонажа, то общий символ пьесы — уходящая в прошлое, ломающаяся жизнь и неспособность людей из­менить такое положение. Потому так символична комна­та, которая «до сих пор называется детскою». Символич- ны даже некоторые персонажи, Шарлотта, например, ко­торая не знает своего прошлого и боится будущего. Сим­волична и сама ситуация, в которой находятся герои пьесы, теряющие свое место в жизни, но не имеющие сил пере­ломить ее ход в свою пользу, даже в мелочах. В этом и заключается основной пафос пьесы: конфликт между ге­роями и жизнью, разбивающей их планы, ломающей их судьбы. Но в событиях, которые происходят на глазах у зрителей, нет никакой борьбы против какого-либо зло­умышленника, поставившего себе целью погубить обита­телей имения. Поэтому конфликт пьесы уходит в подтекст.

Все попытки спасти имение оказались тщетными. В чет­вертый акт Чехов вводит звук топора, стучащего по де­реву. Вишневый сад, центральный образ пьесы, выраста­ет до всеобъемлющего символа, выражающего неизбежную гибель уходящей, распадающейся жизни. Все герои пье­сы виноваты в этом, хотя все они искренни в своем стрем­лении к лучшему. Но намерения и результаты расходят­ся, а горечь происходящего в состоянии подавить даже ра­достное чувство Лопахина, оказавшегося в борьбе, к победе в которой он не стремился. И лишь один Фирс остался до конца преданным той жизни, и именно поэтому он оказался забытым в заколоченном доме, несмотря на все за­боты Раневской, Вари, Ани, Яши. Вина героев перед ним — это тоже символ всеобщей вины за гибель прекрасного, что было в уходящей жизни. Словами Фирса пьеса заканчи­вается, а дальше слышен только звук лопнувшей струны да стук топора, вырубающего вишневый сад.