Волюнтаристские тенденции мешают князю Андрею понять предшествующие Аустерлицу обстоятельства, игравшие роковую роль в исходе сражения; Кутузов и близкие ему русские генералы являются противниками сражения, а молодые советники императора Александра, честолюбцы, движимые личными мотивами, развязывают события, трагические по результатам. На военный совет князь Андрей приходит со своим планом сражения, не менее, видимо, отвлеченным, чем план Вейротера. Желание прославиться мешает князю Андрею присоединиться к Кутузову и его окружению, разделить отрицательную оценку возможных перспектив сражения.

В день Аустерлицкого сражения Болконский полон решимости к подвигу, чувствовал себя «взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным», «твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста». Наступает вожделенный момент: со знаменем в руках он увлекает за собою и атаку солдат и обращает французов в бегство. Как бы исполняется его заветная мечта о собственном геройстве. В минуту всеобщего смятения, путаницы, когда войска бежали густой толпою, князь Андрей становится героем: в эту минуту он движется не честолюбивыми замыслами, а всецело отдается патриотическому порыву. В ответ на призыв Кутузова, указавшего ему на расстроенный батальон, Болконский, «чувствуя слезы стыда и злобы, подступившие ему к горлу», побежал к знамени. Это был порыв чистой боли за родину, за русских. Верно заметил П. Громов: «Князь Андрей действует в этих обстоятельствах скорее так, как действовал бы Тушин, чем он сам в своем честолюбивом воображении». В этот момент стихийного отступления русских, всеобщей паники, когда подтвердилось, что план, придуманный Вейротером, не соответствовал реальным обстоятельствам, князь Андрей движим чувством долга.

Ранение выводит Болконского из строя. Картина боя сменяется вдруг иным состоянием мира, происходит резкая смена нравственно-психологических состояний Болконского. До предела доведенное напряжение всех душевных сил в бою вдруг сменяется тишиной в природе и успокоением. Мгновенно рождается качественно новое отношение к миру, несомненно, подготовленное предшествующим жизненным опытом героя. Под знаком внезапно открывшейся его сознанию вечности, символом которой явилось небо, посмотрел он на свои и Чужие человеческие земные дела и всем существом своим ощутил их ничтожность и призрачность.

Мысль о «вечном», о «высоком небе» приводит Болконского к пониманию неблагообразия людских раздоров. Гармоничность и торжественность в природе он противопоставляет безобразию людских страстей: «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, - подумал князь Андрей, - не так, как мы бежали, кричали и дрались: - совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, - совсем не так ползут облака по этому высокому, бесконечному небу». Понимание призрачности человеческих вожделений приводит к преодолению прежнего душевного строя, связанного с честолюбивыми замыслами и жаждой самоутверждения на путях славы и торжества над людьми. Перед лицом недосягаемой вечности просто исчезло обаяние наполеоновской идеи и естественно забылись мечты о своем «Тулоне».

Нравственно-психологическое состояние Болконского в первый момент ранения, когда он увидел над собой «высокое небо», во всем противоположное человеческой суете и неблагообразию страстей, можно понять как эстетическое возвышение над дурной действительностью, как обретение той внутренней духовной свободы, которая ставит человека в непосредственное отношение с вечностью. Придя в согласие с объективной всеобщей сущностью и почувствовав благоговение перед ней, он, естественно, мгновенно освобождается от индивидуалистической настроенности. Торжественная красота природы пробуждает в нем новую жажду - жажду тишины и успокоения.



 





Но, по мысли Толстого, внутреннее душевное состояние Болконского, упавшего с древком знамени в руках, во многом определяется физиологическими причинами: он истекал кровью, поэтому скоро совсем затих и впал в забытье. На слова Наполеона он реагировал с большим равнодушием и даже безразличием: «Он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, по он и не заметил, а тотчас же забыл их». Эта реакция безразличия объясняется двумя причинами: во-первых, физическим недомоганием («Ему жгло голову, он чувствовал, что исходит кровью») и, во-вторых, тем, что в нем открылось то непосредственное сознание, которое обратило его к вечно-сущему («он видел перед собою далекое, высокое и вечное небо»). Духовное возвышение над всем суетно-тщеславным обернулось презрительным отношением к бывшему герою: «Он знал, что это был Наполеон- его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками».

Таким образом, по Толстому, «непостижимая сущность жизни» состоит в «тайне» соединения свободы с законом необходимости. Одновременно проявляется свобода сознания героя и детерминированность этого сознания. Несмотря на всеобщую обусловленность и взаимосвязанность явлений и процессов существует и внутренняя свобода человека как мгновенная вспышка самосознания, как неоспоримое ощущение своей причастности ко всемирной гармонии. Процессы свободы и детерминированности протекают одновременно и независимо друг от друга в изображении Толстого.

Писателем, перечисляются внешние детерминанты, определяющие нравственно-психологическое состояние кпязя Андрея (потеря крови, воздействие внешнего мира, в данном случае высокого неба с тихо плывущими облаками). Но этот строго причинный ряд встречается с другим рядом мотивов, возникающих из внутреннего опыта личности. Интерпретация высокого неба, как сим-иола вечности и гармонии, определяется внутренним духовным содержанием личности Болконского.

Князь Андрей был выставлен вперед, на глаза императору. Освободившись от индивидуалистических тенденций, князь Андрей совершает суд над своим героем: «Ему так ничтожны казались в эту минуту интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с этим высоким, справедливым и добрым небом…»

Писатель подчеркивает обусловленность нравственно-психологического состояния Болконского: оказывается, «строгий и величественный строй мыслей», в сравнении с которым все казалось так бесполезно и ничтожно, был, вызван ослаблением сил от потери крови, страданием и близким ожиданием смерти. Вместе с тем духовный избыток, имеет прямое отношение к содержанию личности Болконского: глядя в глаза Наполеону, он «думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значение, и еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих». Тот «второй голос», что возражал против наполеоновских мечтаний и представлял собою голос совести, во многом определяет духовное пробуждение героя.