Свою судьбу Андрей Болконский связывал с судьбой родины и думал о военном подвиге во имя спасения русских и посрамления французов. В штабе Кутузова он «полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела». Вместе с тем он мечтал об особой роли в ходе военной кампании, воображал себя спасителем русской армии. Перед Шенграбенским сражением он понял, что русская армия вследствие поражения австрийцев может оказаться в окружении. В сложившейся тяжелой обстановке он надеется обрести свой «Тулон» - начало славы, торжества над людьми, подобное началу карьеры Наполеона. С этой целью он присоединяется к армейской группировке Багратиона, действия которой позволяют войскам Кутузова соединиться с частями, прибывающими из России.

В качестве адъютанта Багратиона Болконский оказывается на боевом поле Шенграбенского сражения. Войну «сверху» он наблюдает в действиях Багратиона, опытного русского генерала суворовской школы. Войну «снизу» князь Андрей видит больше всего и глубже всего в действиях командира батареи, артиллерийского штабс-капитана Тушина.

В палатке маркитанта герой предстал лишенным всех атрибутов романтического геройства, маленьким, грязным, худым артиллерийским офицером без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, чувствовал себя поэтому стеснительно и улыбался не совсем естественно. Болконскому запомнилась «фигурка артиллериста»: «В ней было что-то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное».

Народным героем явился незаметный офицер, рядовой участник войны, весь проникнутый чувством ответственности, чувством «необходимости». Он совершает воинский подвиг в полном увлечении общей борьбой, лишен обостренного сознания личности, своей роли как руководителя-командира. Уже с первого момента знакомства Болконский постигает значительность, жизненную цельность и обаяние натуры Тушина, они имеют расположение друг к другу. Вместе с тем Болконский и Тушин - антагонисты по жизненной позиции. Тушин принадлежит к категории тех людей, которые остро ощущают неизбежный ход событий и свой долг полагают в достижении общей цели без единой мысли о своей особой роли. Болконский же индивидуалистически понимает свободу как произвольное вмешательство в ход истории. Он верит в силу единичной воли, в способность «сильной личности» по собственному усмотрению вершить судьбы народа. Вся фигура Тушина вступает в противоречие с представлением Болконского о личности героя, которая, благодаря глубокому проникновению в смысл событий, смелой инициативе, встает во главе истории, становится ее движущей силой, нызывая удивление и любовь людей.

Князь Андрей объезжает линию войск от правого до левого фланга, составляет для себя план расположения поиск, соображает будущий ход военных действий. Психологически он готовится к своему «Тулону»: «Началось! Вот оно!» - думал князь Андрей, чувствуя, что кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» - думал он». И здесь же за несколько минут до сражения даются голоса беседующих офицеров: «Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным топом, что он невольно стал прислушиваться. «Нет, голубчик, - говорил приятный и как будто знакомый Андрею голос, - я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся». Очень показательно нравственно-психологическое состояние Болконского и Тушина накануне Шенграбенского сражения: один думает о славе, о своем «Тулоне», о «карьере», и в его размышлениях преобладает жажда самоутверждения, власти над людьми, другой занят мыслями о жизни и смерти в философском плане. Высокая духовность отличает человека из народа, героя уже по самой натуре.

 





Князь Андрей жаждет своего «Тулона», т. е. случая, который позволил бы ему встать во главе войска, спасти русских от неизбежного разгрома и благодаря удачно составленному плану единолично одержать победу над противником. Мечтая о волюнтаристском воздействии на ход истории, он естественно пристально наблюдает за поведением Багратиона в момент Шенграбенского сражения, с удивлением замечает, что Багратион не руководствуется заранее составленным планом, а сообразуется лишь с ходом обстоятельств.

Поведение Багратиона в какой-то мере напоминает поведение Кутузова в Бородинском сражении: «Он не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали». Эта видимая пассивность была лишь формой их активной деятельности. Вместе с тем встреча с Тушиным и адъютантство при князе Багратионе несколько расшатывают представления князя Андрея о личности героя, единоличного спасителя массы людей от неминуемой катастрофы. Все это происходит потому, что самому Болконскому не хватает цельности, того единства слова и дела, которое отличает воображаемого героя.

Накануне Аустерлица - после военного совета - князь Андрей отдается мечте о славе, о торжестве над людьми, но в самом себе встречает внутреннее сопротивление. Эта раздвоенность выражается в нем борьбой двух голосов во внутреннем монологе. «И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтоб уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту, и один одерживает победу. А смерть и страдания?- говорит другой голос.

Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного при армии Кутузова, но делает все он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? - говорит опять другой голос». Два голоса во внутреннем монологе Болконского подтверждают его раздвоение. Он спорит сам с собою: в воображении одерживает блестящую победу, причем одерживает победу один, ведет свою дивизию к решительному пункту и никто из начальников не вмешивается в его распоряжения. Но условием победы являются смерть и страдания людей, и человеческие жизни становятся средством к славе одного, - однако этому внутреннему подспудному голосу Болконский не отвечает, а продолжает упиваться воображаемым восхождением по пути славы и торжества над людьми.

Он почувствовал обаяние Тушина, Багратиона и Кутузова именно потому, что в их личности и деятельности не было того личного начала, которое терзало самого Болконского изнуряющей жаждой славы и власти. Но «другой голос» глохнет и забывается к моменту Аустерлицкого сражения.