Весь смысл идейно-нравственной эволюции Андрея Болконского состоит в постепенном преодолении индивидуалистического самоутверждения и обращения к самоотречению, полному и безусловному, уже в последние часы и минуты жизни. Страстная привязанность к жизни сменяется равнодушием к ней и к своему «я». Уже подошедшую смерть он расценивает как слияние с общим и личным. Еще живой, он уже вдумывается «В новое, открытое ему начало вечной любви», которое так отлично от плотской избирательной любви. Разъясняя предсмертное состояние князя Андрея, Толстой пишет: «Все, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этой земной жизнью. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни…».

Соприкосновение с таким началом любви, которое имеет абсолютное значение и тождественно богу, предполагает отречение от своего «я», от своей раздельности, разрушение личности и слияние со «всеобщим». В этом слиянии торжествует духовное начало; преодолевается «ограниченность» индивидуального существования. Вся жизнь Болконского и была своеобразной подготовкой к такому «слиянию». Под знаком преодоления всего личного прошла жизнь князя Андрея: «То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и, - по странной легкости бытия, которую он испытывал,- почти понятное и ощущаемое…».

Толстой не сомневался в нравственном значении такой возможной лишь для умирающего человека жертвенной любви ко всем, предполагающей равнодушие к жизни. В этом отношении вспоминается и болезнь Анны Карениной. Перед лицом смерти, не для жизни она отдавалась евангельскому закону всепрощающей любви, умоляя мужа простить ее.

Диапазон человеческих исканий в изображении Толстого широк: от индивидуализма, эгоистического наслаждения жизнью к полному отречению от своей личности, к полному равнодушию к «мирскому».

Прекрасное для Толстого - это та любовь, которая, составляя сущность жизни, проявляется как гармония переживаний, возможная цельность душевного порыва, душевное здоровье, высшее равновесие противоположных начал в человеке - плоти и духа. Но эстетический идеал писателя, связанный с жизнелюбием, с признанием законности эгоистического наслаждения благом индивидуального существования, уже в романе «Война и мир» противостоит тем сторонам его этико-философских воззрений, которые впоследствии приведут к морали отречения, к религиозно-аскетическим настроениям.

 




Толстой своим творчеством утверждает те нормы нравственности и справедливости, которые выработаны народом и которые попирались, уродовались эксплуататорами. Мысль о братском единении человека с человеком лежит в основе произведений Толстого, как художественных, так и публицистических, философских. Писатель постоянно и упорно выражал веру в значительность человеческой личности, в ее духовную неисчерпаемую мощь, в ее несомненное нравственное достоинство. Он никогда не сомневался в том, что человек располагает положительными нравственными потенциями, которые в условиях порочной социальности извращались и уродовались.

Этой жертвенности по рассудку, т. е. сознательно принятой, фальшивой жертвенности, Толстой предпочитает «непосредственность эгоизма», способность жить самозабвенно, блаженно упиваться красотою жизни, радостно отдаваться естественным влечениям, инстинктивным потребностям. Противник искусственной добродетели, холодной филантропии, Толстой высоко ценил личную заинтересованность человека, силу его непосредственных побуждений, связанных, правда, с чистотою нравственного чувства. Живя для себя, многие герои-персонажи Толстого этим самым живут для других, потому что бессознательно заражают их верой в смысл жизни, как Наташа Ростова Андрея Болконского. Для подобных душевно цельных людей и самоотверженное служение другим - тоже непосредственное проявление натуры, внутренней потребности любить и безраздельно отдавать себя.

Глубоко убежденный в том, что идею формально понятого долга разделяют люди мелкорассудочные, эмоционально неглубокие, лишенные инстинктивной жизненной страсти, Толстой принимал ту мораль жертвенного служения другим, которая абсолютно свободна от заранее принятых решений и является проявлением цельного порыва, бессознательного погашения личной стихии, бескорыстной любви. Такое самоотвержение, в основе которого лежит любовь к другим, по Толстому, возрождает к жизни человека и становится для него источником величайшей внутренней гармонии. В этом и состоит отличие толстовской этики от кантонской, согласно которой даже подвиг самопожертвования может быть моральным при условии, если он рождается на интеллектуальной почве.

Кант писал в «Критике практического разума»: «Можно, конечно, хвалить поступки других, которые были совершены с большой самоотверженностью и притом ради долга, как благородные и возвышенные деяния, но лишь постольку, поскольку имеются следы, дающие возможность предполагать, что они совершены только из уважения к своему долгу, а не в душевном порыве». По Канту, категорический императив для каждого разумного существа есть закон долга, практическое принуждение, ставящее человека в противоречие с его естественными влечениями. Моральная необходимость поступка диктуется сознанием долга, уважением к закону, благоговением к нему, а не любовью и не склонностью, не эмпирической, т. е. душевно-чувственной, природой человека: «Высокое достоинство долга не имеет никакого отношения к наслаждению жизнью; у него свой особый закон и свой особый суд».

Категорический императив как безусловное предписание предполагает антагонизм естественного и нравственного, преодоление естественных побуждений, безусловное и добровольное подчинение сознанию долга. Толстой же стремился в романе «Война и мир» принести нравственность в соответствие с естественной потребностью в счастье. Если для Канта нравственный закон есть закон долга, то для Толстого нравственный закон есть закон любви, движение непосредственного чувства, «влечение к добру и отвращение к злу».

Нравственное осуществляется в «Войне и мире» не и борьбе с естественными влечениями человеческой личности, а в согласии с ее глубочайшими внутренними потребностями, поэтому результатом нравственного поведения становится любовное единение с людьми, состояние душевного равновесия, возможного на земле счастья.