По Толстому, люди - братья по духовной сущности независимо от общественного положения и национальных различий. Чувство презрения, а потом жалости к побежденному врагу испытывают русские солдаты, в сознании которых с. такой силой выявляется влечение к добру и отвращение ко злу. Победно завершая Отечественную войну, русский народ стремился не к истреблению французской армии или нации, а лишь к изгнанию их из России. Двойственная природа всякой войны и даже освободительной, справедливой, состоит в том, что ее участники, -движимые сознанием своей правоты, отдаются не только героической готовности отстаивать родную землю ценою жизни, но и испытывают нравственный протест против массового уничтожения людей. Воина, с бесчисленными жертвами, невероятными страданиями, по Толстому, есть «противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие». Эта двойственная природа войны, самой справедливой, нашла выражение в замечательно нарисованных сценах охоты.

Толстой уверял, что если он в своем историческом романе так серьезно описал охоту, то сцена охоты одинаково важна. Состояние людей на охоте как-то соотнесено с их состоянием на войне по самым разнообразным связям. Охота активизирует жизненные силы человека, ставит его лицом к лицу с природой. С. Бочаров справедливо подчеркивает «волнение борьбы, владеющее всеми участниками охоты, напряжение сил физических и душевных, которого требует от охотника поединок со зверем». С. Бочаров заметил, что охота изображается Толстым с положительной эстетической оценкой: «Здоровье и сила, полнота и радость борьбы - вот впечатление от этой картины. Толстой сделал то, о чем говорил как о цели художника и чего желал для своего искусства: люди читают и будут читать его рассказ об охоте и «полюблять жизнь». Действительно, травля матерого волка сопровождается «полным ощущением жизни», подъемом душевных сил, воодушевлением борьбы. Но ученые забывают, что при этом активизируются те инстинкты, которые сближают человека с природой. Подтверждением тому является визг Наташи Ростовой. «…Наташа, не переводя дух, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала все то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга, и все бы должны были удивляться ему, ежели бы это было в другое время». Крайнее напряжение так называемых естественных влечений человека в момент охоты - вот что выражалось этим визгом.

Охота, травля зверя, таким образом, все же изображается в романе в двух ее измерениях. Поэтому наша обязанность учитывать все грани соотнесения охоты и войны; Состояние человека на войне не ограничивается полнотой и яркостью переживаний, сильным и острым чувством жизни. Толстого поражали нравственные противоречия войны, он старался понять нравственные реакции участников сражения. Еще в «Набеге», в вариантах из рукописных редакций он разъяснял, что интересовал его «самый факт войны - убийство», а не «комбинации великих полководцев»: «Мне интереснее знать, каким образом и под влиянием какого чувства убил один солдат другого, чем расположение войск при Аустерлицкой или Бородинской битве».

Николай Ростов скачет в атаку так, «как он делал на охоте, не думая, не соображая». Он весь во власти полноты жизни, возбуждения и подъема душевных сил: «Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь…» «С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун». Но в то мгновение, как только он нанес удар французу, все оживление Ростова вдруг исчезло. «Драгунский французский офицер одною ногой прыгал на земле, другою зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было… не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо».


 



Чувство оживления, бездумной полноты и остроты жизни сменилось неприятным ощущением до конца неосознаваемой вины: «Ростов скакал назад с другими, испытывая какое-то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что-то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему». Обещание награды не снимало и потом состояние нравственной тошноты: «Все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? - спросил он себя, отъезжая от генерала. - Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чего-нибудь? Нет. Все не то!» Что-то другое мучило его, как раскаяние. «Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее». «Что-то неясное, запутанное», «неприятное чувство» томило Ростова, духовная работа в нем завершается пониманием вины перед офицером.


Именно нравственное сознание, встревоженное истреблением себе подобных, беспокоит патриота. Возбуждение толстовского героя, бросившегося в атаку, сменяется разочарованием и тревогой, как только осуществилось насилие над французом, был нанесен ему удар. Мгновенно проснувшееся нравственное чувство совершенно снимает радость победы и приводит победителя в состояние глубочайшей тоски. Вот это нравственное чувство и ставит человека над природой, в конфликтное отношение с инстинктивными влечениями к разрушению и убийству, выводя из строя естественных, казалось бы, отправлений.

В своих отступлениях Толстой-философ рассматривает время, пространство и причинность как формы сознания, которые не захватывают сущности вещей. Эти любимые идеи о силе сознания непосредственно связанного с свободной духовностью, Толстой-художник передает как внутренний голос, который начинает звучать в минуты драматических потрясений и катастроф. Так просыпается тревожная совесть у Ростова в тот момент, когда он совершил насилие над другим человеком, или просыпается жалость и тревога у читателя, когда он видит судьбу матерого волка, преследуемого стаей собак и охотниками.

Толстой эстетически ценил эту полноту жизни и остроту ощущений, которые связаны с активизацией естественных влечений, с травлей человека на войне и зверя на охоте. Но как мыслитель-философ он понимал, что вся эта полнота ощущений сопровождается, вернее, сменяется укорами совести. Разумеется, травля зверя на охоте и война с атакующим противником для Толстого не совсем одно и то же при имеющейся известной перекличке. Полнота жизненных ощущений, огонь инстинктивных влечений и упоение борьбой в экстремальных условиях войны являются проявлением той природы человека, которая просветлена сознанием жестокой необходимости отстаивать национальную самостоятельность родины. Сама природа людей поэтому выступает в этой войне нравственно вознесенной, а не инстинктивно дикой.

Толстой показал героический подвиг народа, отстоявшего свою родину, действенность того «скрытого патриотизма» солдат, который выражается «незаметно, просто, органически и потому производит всегда сильные результаты». Жители Москвы бежали в дальние губернии, потому что не могли жить под управлением французов в Москве, «они уезжали каждый для себя», но все вместе способствовали общей необходимости: «вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа». Следовательно, историческое событие явилось результатом движения воль людей в одном направлении.