Содержание и композиция рассказа о жизни Пьера в плену были найдены, но Толстой продолжал работать над эпизодом. Доведи Пьера до полного упадка духа к моменту прихода в балаган, Толстой заставляет его через близость с простым народом и, главное, с Плато ном Каратаевым, возродиться.

Жизнь Пьера «как будто началась с того вечера, как он, вслушиваясь во мраке балагана в слова своего соседа, начал чувствовать значении того божьего суда, который руководил человеческим умом, как говорил Каратаев, и еще более почувствовал это Пьер, когда на другое утро со всеми другими пленными, поднимавшимися рано, вышел к двери балагана в то время, торжественно всходило солнце за далеким горизонтом. Здесь выражена обычная для Толстого идейная функция пейзажа.

При всей покорности судьбе, при всем своем смирении и непротивлении, Каратаев остается патриотом. Он скорбит, что на родную землю вторглись враги, ему ясно, что добровольно оставаться у французов нельзя, и он удивлен, что Пьер не уехал из Москвы. Когда Пьер спросил Каратаева, скучно ли ему, Каратаев понял «скучно» в смысле «грустно», «тоскливо», что свойственно народному языку. Он ответил: «Как не скучать на это смотреть». Как и все русские люди, он убежден, что Россия непобедима. В черновом варианте первого разговора с Каратаевым Пьер спрашивает: «Что ж, ты думаешь, что уж конец России?» Так же, как Пьер накануне уверенно заявил французскому офицеру, что Москва не может быть сдана, так теперь «спокойно и споро» ответил Каратаев: «Рассей конца сделать не можно, потому что Рассей да лету союзу нету». В окончательном тексте нет этого диалога, там Пьер только вспоминал пословицу Каратаева, и она снова «странно успокаивала его». Каратаев уверен, что враг должен погибнуть подобно тому, как «червь капусту гложе, а сам прежде того пропадав»; но свершится это, по убеждению Каратаева, «не нашим умом, а божьим судом». Сейчас Пьер принимал все каратаевское, и оно успокаивало его. Впоследствии (в эпилоге), как мы увидим, Пьер изменит последнему утверждению Платона.

В наборной рукописи появился как бы итог первой встречи. Пьер, прислушиваясь к мерному храпению Платона, «чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой и, главное, прочностью, на каких-то новых основах, воздвигался в его душе». К этому вел автор своего героя, здесь пафос рассказа о Пьере в плену. Пьер попал в балаган, когда в душе его рушился мир, а теперь воздвигался новый. Платон Каратаев вытеснил старика, с которым (по ранним рукописям) Пьер встретился в деревне под Можайском. Короткая встреча с ним играла ту же идейную роль, но не могла, конечно, оказать столь решающего влияния на духовное перерождение Пьера, как тесное общение с Каратаевым на протяжении четырех недель. Каратаев заменил и старого солдата, товарища Пьера по плену.

 





О последних днях Пьера в плену рассказано в ранней редакции коротко, но главное уже вошло в нее. Лишения и страдания привели Пьера к выводу, что он «столько насладился и узнал себя и людей, как не узнал во всю свою жизнь». Выход партии пленных из Москвы, трудные переходы принесли Пьеру новые физические страдания.

Когда Пьер приехал в Тамбов, князя Андрея не было там, он «опять поехал в армию». По-иному после ранней редакции решилась судьба князя Андрея - он умер от раны в Бородине - и о Пьере после плена Толстой начал писать заново. После освобождения из плена Пьер приехал в Орел, заболел и три месяца пролежал в желчной горячке. Рассказ о дальнейшей жизни Пьера исправлялся много раз, но главные события и его собственный анализ внутренних перемен в себе установлены с первого варианта. Точно определено состояние Пьера, когда он, очнувшись от болезни и узнав о гибели французов, понял все, что случилось в последнее время. «Он понимал все это понемногу, и все это во время его выздоровления спокойно и радостно укладывалось в его душе, каждое в своем месте. Он чувствовал себя теперь таким счастливым, каким он никогда не был. Главное основание его теперешнего счастья была свобода, та свобода, неотъемлемая присущая человеку, которой сознание он в первый раз испытал на первом привале при выходе из Москвы».

Многое из первого варианта дошло без изменений до печати. Можно отметить самое существенное отличие: в печатном тексте показано прежде всего, как расположены к Пьеру окружавшие его в Орле люди, и это одновременно освещало характер Пьера. В первом варианте, напротив, выявлено расположение Пьера к людям, они были предметом его «бесконечных радостных» наблюдений, и целью его было открыть «живую душу человека».

Не дошел до печати разговор Пьера с старшей княжной, его кузиной. Наблюдая за княжной, Пьер «старался добраться до того источника», из которого взялось убеждение княжны, что все люди были к ней неблагодарны. И когда она, отвечая на расспросы Пьера, рассказывала о своей молодости, о том, как она в первый раз почувствовала эту несправедливость, Пьер понял ее. Он расспрашивал княжну про свою мать, и, хотя княжна ненавидела ее, она пожалела Пьера и рассказала «в мягких чертах историю его матери, которую в первый раз понял Пьер»