Тот «истинный путь самопознания и совершенствования», который начат Пьером по совету Баздеева не в отрешении от мира, а в среде «светских волнений», оказался для него совершенно бесплодным. Равнодушный к мистической стороне масонства и жаждущий нравственно-практического вмешательства в жизнь, Пьер не нашел радостного удовлетворения в этом углублении в «таинство», что подтверждается также и его дневниковыми записями: «Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства», «Проснулся поздно, читал 1 Св. Писание, но был бесчувствен». В результате: «Остался один остов жизни: его дом с блестящей женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба со скучными формальностями».

Без коренного перелома жизни нравственное совершенствование и невозможно. Исключительно внутренняя духовная работа, не имевшая выхода в реальную практику, не принесла герою гармонического блаженного состояния, потому что жизнь по-прежнему оставалась праздной, развращенной, замкнутой в кругу представителей господствующего класса. По Толстому, верные мысли, высокие истины только тогда становятся благотворной влагой, когда они подкрепляются образом поведения. Только мысль, соединенная с делом, способна оживить человека, возродить его, активизировать его нравственную волю. В противном случае идеи становятся «праздным умствованием» благополучно живущих.

Пьер Безухов неминуемо шел к полному внутреннему опустошению, превращению в добродушного отставного камергера, «тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад». Правда, в отличие от типичных камергеров, Пьер имел способность «слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того, чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие». В московских гостиных Пьер приходит к ощущению своего одиночества, «призрачности» всей окружающей его жизни и потому не может вступать с ней во внутреннее содержательное взаимодействие. «Для московского света Пьер был самым милым, добрым, умным, веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином». Он спасался от жизни вином, развлечениями, женщинами. «Только бы не видеть ее, эту страшную ее». Он горько оплакивал себя и свои надежды на разумную и полезную деятельность: «Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства?». Он бился, страдал, искал новой дороги в жизни, он верил в торжество высшей правды на земле, но «силою обстоятельств» был приведен к этому бездуховному существованию, драматически переживал разрыв между религиозно-нравственными воззрениями и практикой своей же жизни. Пьер не мог примириться с этим разрывом и, находясь в среде господского слоя, не мог распутать «тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его…».

В своем внутреннем мире Пьер Безухов и в период «камергерства» выступает человеком ищущим, мятущимся, не может смириться с положением добродушного барина, постылого благополучия. Он совершает подвиг души, до конца веря, что благодаря духовной-свободе он сможет обрести всю полноту истины и провозгласить ее людям.

Толстой понимает, что человек, хотя и располагает внутренней свободой, зависим от общества себе подобных. Человек существует социально, и потому общество не может быть чем-то внешним по отношению к нему. Активно живущий внутренне он бессилен изменить даже свой душевный мир, потому что эта нравственная энергия остается замкнутой и потому бесплодной. Частные инициативы, как мы видели, не способствуют общему благу, нравственному росту человечества при сохранении прежней застойной социальной ситуации. Решая проблему внутренней активности, писатель показывает бессилие этой активности, когда она сосредоточена в самой себе и не может найти выхода вовне из-за условий социальной жизни.


 





Неожиданно Пьер Безухов получает возможность нравственного роста, незаменимого обогащения своей этико-философской мысли, когда в условиях войны сближается с солдатами. С театра войны приходили все более тревожные слухи. Только всеобщая национальная беда могла сломать старые устои жизни и открыть ему новые пути. В оставленной Москве Пьер обрадовался тому, что рушится привычный и благополучный, позорный и бессмысленный строй барской жизни: он жил «все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости, ожидая чего-то ужасного».

Приближающаяся катастрофа радовала Пьера, как могущая изменить всю его жизнь, вывести его из «заколдованного, ничтожного мира московских привычек» и обратить к «великому подвигу и великому счастию». «Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается». Катастрофа стала нравственно необходимой для Пьера: только она могла повернуть его к новому жизненному содержанию. Недаром он испытывал «приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем-то…».

Тот внутренний нравственный перелом, который переживает Пьер Безухов, не случайно связан с национально-историческими событиями Отечественной войны 1812 года.

Задача изгнания захватчиков объединяет Пьера, как и других лучших людей из дворян, с народом. В стране создается такая ситуация, которая позволяет человеку из привилегированной среды участвовать в народной истории защиты родины, в справедливой, освободительной войне. Потребовалось героическое состояние мира, чтобы Пьер сблизился с тем народом, который в минуту общенационального бедствия совершает подвиг изгнания захватчиков за пределы родины. Пьер Безухов находит себя духовно, потому что ему открывается народное содержание жизни. Он обретает вполне реальную почву для преодоления эгоистического обособленного существования, бесплодной сосредоточенности на себе. Живущая в нем потребность высшей правды и добра находит полное удовлетворение, и он желает лишь «солдатом быть, просто солдатом». Он постигает единство слова и дела, мысли и жизни, полную согласованность воззрений с практикой своего поведения.

Только в условиях непосредственного контакта с народной средой и участия в общенациональном деле стало возможным дальнейшее углубление и развитие этико-философских представлений о жизни. То нравственное совершенствование, о котором он бесплодно мечтал раньше, теперь в условиях встречи с народом становится реальным нравственным ростом. Благодаря войне и плену он вырвался из условий социальной исключительности и достиг возможных вершин в своем понимании смысла жизни.