Осмысливая исторические преобразования россий­ской действительности, Толстой осуждал революци­онные методы переустройства общества, которые ста­вили своей целью искоренение «рабьей» психологии русского народа. Революционные демократы стреми­лись к пробуждению гражданской активности кре­стьянства, призывая его на борьбу против угнетения и эксплуатации. В понимании же Толстого, русский патриархальный мужик воплощал в себе высший нравственный идеал, являлся вполне законченным цельным образом, живущим в полном соответствии с законами природы. Исходя из этого, Толстой считал, что интеллигенция не может повлиять на развитие простого человека, а должна сама взять на вооруже­ние основы его «нравственной жизни», опроститься. Опираясь на эти мысли, писатель создал в своем рома­не образ Платона Каратаева, в котором идеализиро­вал отсталость, забитость, бесплодную мечтатель­ность, незлобивость и всепрощение. По словам М. Горького, в Каратаеве воплощены представления Толстого о мужике «как человеке кротком, осужден­ным на муки и терпение ради бога».

Жизнь Каратаева сама по себе не имела определен­ного смысла, так как являла собой ничтожную части­цу стихийной «роевой» жизни, в которой человек бес­силен что-либо изменить. Человек — творение божье, поэтому все в жизни надо принимать как должное: горе, нищету, лишение свободы. Рабская покорность судьбе, ее слепым законам, непротивление воле божь­ей — вот что является основным и определяющим в жизни Платона. Он не приемлет разумного подхода к решению жизненно важных вопросов, «не нашим умом, а божьим судом» решается все на этой земле, полагает Каратаев. Он равнодушен к проявлениям добра или зла, отрешившись от всех проблем, волную­щих живого человека. В образе этого героя Толстой реализовал свой давний замысел человека, который «не сам живет, а бог водит».

Примечателен внешний облик героя: «круглые спорые движения», в которых было «что-то приятное успокоительное». Автор постоянно обращает внима­ние читателя на «круглое» начало Каратаева: «даже руки он носил, как бы всегда собираясь обнять что-то». Довершают портрет «большие карие нежные глаза» и «приятная улыбка».

Каратаев находится уже в довольно зрелом возрас­те, но в разговорах и поведении этого бывалого солда­та Апшеронского полка нельзя увидеть никаких на­поминании о былых походах, совершавшихся под предводительством Суворова. Длительное пребывание в армии не нашло ни внешнего, ни внутреннего отражения. Попав в плен, он быстро вернулся к прежнему, крестьянскому, народному складу». Кара­таев и перед читателем впервые предстает будучи во­еннопленным. Да и трудно представить его бравым солдатом с оружием в руках.



























 




























Он всегда ровно спокоен, и оживляется лишь ко­гда рассказывает свою любимую историю о купце ко­торый «безвинно напрасно страдал» и в конце своей жизни сумел простить виновника своего многолетне­го пребывания на каторге, чем в свою очередь, пробу­дил в преступнике раскаяние. Христианское прощение своих обидчиков – вот к чему призывает Платон Каратаев.

Образ этого героя показан автором через восприятие его Пьером Безуховым, который в этот период своей жизни особенно желал обрести гармонию и цельность своего существования. И в Каратаеве он увидел именно то, что искал. Не случайно Толстой отмечает, что Платон показался Пьеру воплощением духа простоты и правды. Но, несмотря на данное влияние, Каратаев не играл решающей роли в судьбе Безухова. Он лишь послужил опорой для графа в трудный период его жизни, дал импульс к дальнейше­му самосовершенствованию. Получив определенное представление о «мужике» и его извечных «доброде­телях», Пьер не стал мужиком, не отказался от дво­рянской культуры, хотя и «много попростел».

Образ Платона Каратаева довольно символичен, ведь шар традиционно считается символом совершен­ства форм, их завершенности. И Каратаев «навсегда остался для Пьера непостижимым, круглым и веч­ным олицетворением духа простоты и правды».

Единственное удовлетворение жизнью Платон Ка­ратаев находит в радостном ощущении объединения с миром. Он не имел «привязанности, дружбы, любви, как понимал их Пьер», но «любил и любовно жил со всем, с чем сводила его жизнь». Это глубокое христи­анское чувство составляло суть души Платона, суть народной души.