Только Платон Каратаев мог спасти Пьера от страшного и мрачного отчаяния, только любовь могла вернуть его к жизни и веру в человеческую душу. В трудных условиях войны требовались изворотливые, ловкие и цепкие Тихоны Щербатые, но также и «нежно-певучие» Платоны Каратаевы, носители животворящей любви и добра, без которых мир становился «бессмысленным сором». Они возвращают веру в ценность жизни и вносят свет в души людей, сломленных бессмысленной жестокостью, и тем спасают их нравственно. Миссия Каратаевых велика. Послевоенная деятельность Пьера Безухова и стала возможной лишь после обретения той внутренней гармонии, которую он пережил в плену. Нельзя согласиться с В. Камяновым, что встреча Пьера с Каратаевым обернулась «в духовном и особенно интеллектуальном отношении - полосой пассивного созерцания».

«Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого», «непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды». Это «круглое» в Каратаеве Пьер понял, как успокоение и завершение, как согласие с самим собою, полное душевное спокойствие и совершенную внутреннюю свободу. «И именно в это-то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, - он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки обманули его.

И Он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве». Это «успокоение», т. е. полную нравственную свободу, он обрел, живя среди народа, солдат и пленных. Именно это «успокоение», т. е. глубочайший внутренний мир, роднит Пьера Безухова с народом духовно. Ощущение в самом себе драгоценного дара внутренней свободы, показывает Толстой, обусловлено стечением жизненных обстоятельств: «Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка». По мысли писателя, «избыток удобств жизни уничтожает все счастье удовлетворения потребностей». Нравственно-психологические состояния Пьера Безухова, вырванного из привычных условий праздной барской жизни, связаны с ощущением внутренней духовной свободы. Эти состояния явно не покрываются воздействиями внешнего социального исторического мира: «Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления». Пьер Безухов принял душевное здоровье народа, согласие с самим собою, способность к духовному преодолению обстоятельств. Защитники России обнаружили нравственную силу, гражданское мужество. Опять раскрывается «тайна» соединения сознания свободы с законом необходимости, встреча внешних и внутренних детерминант.

Пьер Безухов встретился с народом в великую минуту исторического испытания и понял его «скрытую теплоту патриотизма», преданность родине, нераздельность с ней. Если в аристократическом салоне Анны Павловны Шерер русский богатырь благодаря своей простоте и увлеченности казался чем-то несвойственным месту, то среди солдат он воспринимался героем: «Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него, если не вредны, то стеснительны, - его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его».

Находясь в водовороте событий национальной истории, Безухов все переживает и оценивает с масштабных философских позиций, и в драматических испытаниях нуждою, крайними лишениями в плену он обретает давно желанную внутреннюю свободу. Потом в течение всей остальной жизни «Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытал только в это время». Перелом, пережитый в плену, сводится к «новому, неиспытанному чувству радости и крепости жизни».

 





Пьер, испытавший «почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек», всем существом своим приходит к пониманию жизни как высшего блага и возможной гармонии на земле. Жизнь в его восприятии есть любовь, т. е. бог: «И опять кто-то, сам ли он или кто другой», говорил ему во сне: «Жизнь есть все. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий». Писатель передает диалектику самой жизни в этом изображении тяжелых физических страданий Пьера Безухова, приведших его, однако, к жизнеут-верждению.

В признании жизни как высшего блага герой-персонаж становится выразителем авторского голоса. Убеждение в том, что жизнь есть несомненно величайшее благо, Толстой пронес до последних дней. 3 марта 1909 года Толстой написал в дневнике: «Всегда считал жизнь величайшим благом, за которое нельзя быть достаточно благодарным. Чем дольше живу и чем больше приближаюсь к смерти, тем сознание этого блага становится во мне все сильнее и сильнее». Философские размышления Пьера во сне близки Толстому, что подтверждается также содержанием его философских трактатов и прежде всего «Исповеди». Здесь Толстой отверг умозрительную философию с ее утверждением, что «мир есть что-то бесконечное и непонятное», пессимистические ответы «мудрых» (Сократа, Будды, Шопенгауэра), считавших жизнь бессмыслицей. Всем этим отвлеченным абстрактным заключениям, а также неизбывной тоске «праздных» он противопоставил духовную культуру патриархального русского мужика и всецело разделил его наивную веру и оптимистическое признание жизни как абсолютной ценности, вневременного значения человека. «Разуму» мудрых он предпочел «веру» русских тружеников-крестьян.

Вопрос о смысле жизни решался Толстым с религиозно-нравственных позиций. Жизнь для него бессмысленна и абсурдна, если она лишена абсолютного духовного содержания, и становится выражением высшей мудрости, целесообразности, если она освещается высшим сознанием. Если разум человека и он сам являются результатом «временного случайного сцепления частиц», то жизнь бессмысленна и потому добро в этом случае теряет свою силу. Поэтому нравственное учение Толстого о человеке и нормах его поведения неразрывно связано с решением философского вопроса. В трактате «В чем моя вера?» Толстой пишет но этому вопросу так; «Учение Христа, как и всякое рели- гиозное учение, заключает в себе две стороны:

    * учение о жизни людей - о том, как надо жить каждому отдельно и всем вместе - этическое, и
    * объяснение, почему людям надо жить именно так, а не иначе - метафизическое учение. Одно есть следствие и вместе причина другого». Утверждается единство «метафизического» и «нравственного» учения о жизни человека.