После дуэли с Долоховым на станции в Торжке Пьер Безухов находится в тяжелом нравственно-психологическом состоянии: «О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Вннт по входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего пе захватывая, все на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его (. . .). «Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?» - спрашивал он себя. И не было отпета ни на один из этих вопросов…».

Именно в «уединении путешествия» с особенной силон овладели Пьером Безуховым мысли о вневременной сущности человеческой жизни, об отношении конечного существования человека к бесконечному: «что такое я?» и «какая сила управляет всем?», относительны ли наши представления о добре и зле или они имеют абсолютное значение? На путях разума не было ответа на эти вопросы. Полная безысходность выражалась словами героя-персонажа: «Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И эта высшая ступень человеческой премудрости». В том же духе писал Толстой в «Исповеди»: «Бессмыслица жизни - есть единственное несомненное знание, доступное человеку».

Становится ясной беспочвенность частных преобразований и бесплодность тех нравственных экспериментов над собой, которые не связаны с крутым изменением всего жизненного уклада. Верные мысли Пьера, во многом разделяемые автором, не могли стать источником нравственного возрождения из-за их практической неприложимости. «Жизнь его между тем шла по-прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью». Пьер не сумел свою жизненную практику привести в соответствие с содержанием найденных нравственных истин, не смог достигнуть единства  «сознания» и «деятельности» - и не по отсутствию внутренней нравственной энергии, а потому, что эта последняя не получила поддержки со стороны объективных социальных обстоятельств.

Полный нравственной тревоги, Пьер сделал попытку практического приложения своих идей. В речи, произнесенной на торжественном заседании петербургской масонской ложи, Пьер после поездки за границу призывал к деятельному осуществлению добра с целью «доставить добродетели перевес над пороком». Ему хотелось, чтобы масонство действительно стало братством свободных каменщиков, способствующих общественному возрождению, нравственному обновлению жизни и единению людей.

Не только большинство масонов, равнодушных к идее общего блага, отрицательно отнеслись к речи Пьера, но и Баздеев эту речь подверг критике, увидев в ней «иллюминатство», которое, по его словам, «увлеклось общественною деятельностью и преисполнено гордости». Позиция Баздеева, по мысли писателя, не лишена некоторых объективных оснований. Следует напомнить о том, что Пьер уже в первый момент «обращения» почувствовал себя нравственно готовым к «исправлению рода человеческого». Отдаваясь мечте об идейно-нравственном воздействии на других людей, он забывает о самоочищении. В этом и сказалась «гордость» Пьера, т. е. преувеличенное чувство личности, с точки зрения Толстого.

Противник волюнтаристского вмешательства в ход истории, Толстой, вместе с тем далек от признания восточного пассивного подчинения обстоятельствам. Он требовал от своих героев внутренней нравственной активности, которая всегда обращается к миру, к другим. Нравственное достоинство их писатель определяет степенью связи с людьми, глубиной служения «общему», готовностью к самоотверженному подвигу. Потом в трактате «В чем моя вера?» Толстой скажет, что жизнь во имя «сына человеческого» - это и есть беззаветное служение всем. Когда человек сознает свою ответственность за судьбы людей всего мира - именно в этом случае он и становится достойным своего звания.

Писатель мечтал о более радикальном преобразовании общественной жизни честным служением другим, «братьям».


 






Не случайно в позиции Пьера выделялась сильная сторона - мечта о практическом достижении идеала. Следование христианским заветам казалось ему необходимым для нравственного роста людей и обновления их социальной жизни.

В речи Пьера выражены близкие автору идеи: во-первых, мысль о «нынешних политических учреждениях», препятствующих достижению перевеса добродетели над пороком; во-вторых, отрицание революции как насилия: «Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии». В преобразованных средствами насилия новых общественных условиях люди, оставаясь на прежнем нравственном уровне, все равно сделают жизнь социально порочной.

«Теперь нужно, - говорит Пьер, - чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться -направлять их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворить своим страстям в пределах добродетели и чтобы наш орден доставлял к тому средства».

Мысль Пьера о страстях человеческих, о необходимости подчинить их, облагородить предваряла рассуждения писателя в трактате «Царство божие внутри вас» о двойственной природе человеческой личности, о соединении в ней животного и духовного. О страстях человека у Толстого сказано: «Идеал - полное целомудрие даже в мыслях; заповедь, указывающая степень достижения… чистота брачной жизни, воздержание от блуда». Таким образом, мысль Пьера о возможности удовлетворять страстям в пределах добродетели получает продолжение и углубление в рассуждениях Толстого о заповедях нагорной проповеди Христа.

Добродетель представляется Толстому осуществленным единством нравственных устремлений и естественных влечений человека. Нравственное, по сути противоположное природному, в условиях жизни человека приходит в гармонию с ним. Добродетель становится результатом глубочайшей внутренней потребности и потому источником удовлетворения и равновесия. Закон осуществляется не в силу отвлеченного всеобщего долга, а по чувству любви, захватывающей человека. Истина Евангелия, по Толстому, совпадает с внутренним стремлением людей и с ходом мировой жизни.

Пьер Безухов, как бы предвосхищая позднейшие рассуждения Толстого, говорит в своей речи о выгодности христианства для людей: «Оно учило людей быть мудрыми и добрыми и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков». В трактате «В чем моя вера?» Толстой, как бы развивая мысли Пьера Безухо-ва, скажет, что разумнее, т. е. выгоднее, следовать учению Христа, чем «учению мира», потому что «те, которые будут следовать учению мира, те будут несчастны, а те, которые будут следовать его учению, те будут блаженны». Ученики Христа, «кроме спасения от погибели личной жизни», будут иметь уже в этом мире «меньше страданий и больше радостей, чем при жизни личной», потому что законом их жизни будет закон любви и вследствие этого они могут быть гонимы только злыми людьми. «Ученики мира» обречены на разъединение друг с другом, потому что закон их жизни есть закон борьбы, т. е. «гонения друг друга». Толстой рационалистически убеждает: «Рассуждая отвлеченно, положение учеников Христа должно быть выгоднее положения учеников мира». Выгоднее быть учеником Христа: меньше страданий, больше блаженства. «Христос учит только тому, как нам избавиться от наших несчастий и жить счастливо».