В «Исповеди» Толстой выступил с отрицанием основного догмата веры - непогрешимости церкви: «Единение в любви может дать величайшую любовь, но никак не богословскую истину…» В трактате «В чем моя вера?» Толстой пишет: «Все зло людское - осуждение частных людей, осуждение целых народов, осуждение других вер и вытекавшие из таких осуждений: казни, войны, все это оправдывалось церковью», все несовместимое с учением Христа о «смирении, неосуждении, прощении обид, о самоотвержении и любви». Церковь отвергает заповедь бога «не убий», оправдывая убийство преступников, смертную казнь, войну за государя и отечество.

Толстой выступил против официальной церкви, которая, стремясь превратить религию в оправдание существующего порядка, исполненного зла и социального неравенства, решилась противопоставить этическое учение метафизическому объяснению жизни и тем нарушила заветы раннего христианства. Уже в романе «Война и мир», самой патриотической книге русской литературы, мы встречаемся с идеями непротивления злу насилием.

Молитва о спасении России от вражеского нашествия, только что полученная из Синода, изумляет Наташу Ростову, молящуюся в церкви: «Она всею душою участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них». Пьера также возмущает это отступление церкви от закона христианской любви всепрощения: «Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему- закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что-то новое, всякий раз изумляла его».

Толстой ведет критику официальной церкви, принявшей политику раздора и разъединения людей, участвующей в общественном порядке, основанном на угнетении и ограблении трудящихся. После войны, в мирных условиях, Пьер Безухов в новом витке идейно-творческого развития. Как же оценивается декабристская деятельность Пьера в перспективе его внутреннего духовного опыта? «В духовном развитии Пьера декабризм знаменует одновременно шаг и вперед и назад, - пишет Е. Н. Куприянова.- Вперед в том смысле, что означает выход из сферы нравственного умозрения на поприще практической деятельности и гражданской самоотверженности. Назад потому, что означает отход от нравственной истины, открытой ему Каратаевым»8. С одной стороны, Пьер сохраняет обретенное в войне глубокое нравственное содержание и отстаивает служение «добру»: «А я говорю: возьмитесь рука с рукою те, которые любят добро, и пусть будет одно знамя: деятельная добродетель» . Но, с другой стороны, оказавшись вне парода, он возвращается в декабризме, казалось бы, к преодоленному чувству личности. У Пьера снова возникает самонадеянность, которая проявляется в его рассказе о его политической деятельности в Петербурге.

Мысль о том, что от него, Пьера, зависят судьбы не только возглавляемого им «общества», но и судьбы России, связана с верой в возможность и плодотворность революционного, т. е. для Толстого, волюнтаристского действия. Гражданская активность приводи? Пьера к преувеличенному представлению о возможностях сознательного, произвольного воздействия на ход исторического процесса. Он оказывается во власти «гипертрофии свободы» и пытается подчинить ей историческую необходимость, т. е. навязать ЖИЗНИ свою политическую программу. «В этом плане, безусловно отрицательном, декабристская деятельность Пьера соотнесена с современностью 60-х годов и служит выражением отрицательного отношения Толстого к программе и либеральных, и революционно-демократических преобразований, к «политике» вообще».



 





Высшее нравственное сознание, по Толстому, проявляется в понимании общего направления исторического процесса и в служении ему, а не в деятельной перестройке жизненных обстоятельств. В черновиках к роману читаем: «Чувство, в настоящем случае мешающее признать истину, лежит в страхе признания закона необходимости, разрушающего понятия свободного произвола, на котором держатся государственные и церковные учреждения». Признание закона необходимости активизирует то чувство внутренней свободы, которое обращает людей к посильному осуществлению этой необходимости. Именно поэтому свобода не имеет ничего общего с их произвольными действиями, связанными с непониманием и неуважением действующей в мире духовной закономерности.

Пьер Безухов после войны, несомненно, делает шаг назад по сравнению с тем состоянием гармонии, которое он обрел в Отечественной войне 1812 года. Он подошел к пониманию духовной свободы как особой чуткости к проявлениям «необходимости».

Опять в жизни Пьера Безухова обозначился разлад религиозно-нравственных воззрений с жизненной практикой именно потому, что он опять оказался вне народа, а среди оппозиционно настроенного меньшинства своего класса, которое увлеклось благородными, как думает писатель, но произвольными действиями. Вместе с тем этот новый этап в идейно-нравственном развитии Пьера следует понимать как новый виток во внутренней эволюции, которая, по Толстому, бесконечна. Разумеется, политическая деятельность Безухова-декабриста для писателя - заблуждение, но заблуждение, которое не снимает достигнутых нравственных результатов предшествующего этапа.

Размышляя в «Исповеди» о вневременном значении человека, Толстой пришел к выводу о том, что мысли определяются жизнью, что общественное бытие определяет систему воззрений. Писатель нашел выход из духовного кризиса, преодолел пессимистическое отрицание смысла жизни, когда понял, что миллионы живших и живущих людей располагают «неразумным знанием», верой, которая «конечному существованию человека придает смысл бесконечного». Сливаясь с огромной массой патриархального крестьянства и принимая тот смысл жизни, который принадлежит «настоящему человечеству», Толстой приходит к мысли, что «знание истины можно найти только жизнью». И в самом романе «Война и мир» на примере Пьера Безухо-ва и других персонажей Толстой доказывает, что мысль и практика взаимообусловлены, неразрывно связаны.

Вся жизненная история Пьера Безухова, вся его идейно-нравственная эволюция дается под углом зрения соотнесения «сознания» и «деятельности». Несовпадение «сознания» и «бытия» в период московской жизни, камергерства Пьера переживается им как трудная драма, несмотря на все попытки размышлять над духовными проблемами и думать над вопросами священного писания. На войне, в условиях сближения с солдатами, Пьер приходит к единству сознания и жизни, к их высшему синтезу. Как мы видели, в плену, среди страданий и лишений герой достигает высшего просветления духа, обретает знание высшей нравственной истины. В общении с народом он находит жизненную точку опоры, а также равновесие, позволяющее жить чувством радости и успокоения. Достигнутая гармония подтверждается картиной неба, о которой подробно говорилось в первой главе. Перед лицом ночного неба Пьер пережил свое нерасторжимое единство с целым природы и в самом себе заключил беспредельный вселенский мир. Образ неба и образ обращенного к нему человека подтверждают связь между существованием человека и бытием всего мира.