Поэтика «Фаталиста» построена на предсказаниях и испытании судьбы. Печорин заранее угадывает судьбу Вулича («Вы нынче умрете, — сказал я ему...»). Он объясняет свое предчувствие сначала способностью читать на лице «печать смерти»— мотивом неясным, чудесным, типично романтическим, хотя добавляет, что основанием «инстинкта» служит жизненный опыт («многие старые воины подтверждали мое замечание...», «...привычным глазам трудно ошибиться»). Заметим, что Вулич своевольно, произвольно играет со своей судьбой, не имея никакой иной цели, кроме выигрыша взбалмошного пари да доказательства, будто судьба человека «написана на небесах». Игра Вулича вздорна, античеловечна, поскольку обусловлена исключительным индивидуализмом. Заметим также, что Печорин предсказывает Вуличу трагический конец. Эти два обстоятельства тесно связаны, поскольку эгоистическая воля неизбежно ведет к гибели,— таков «порядок» вещей». Но вот Вулич погиб, но умер он не так, как мог предположить и, вероятно, предположил Печорин («Верно... только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны умереть...»).

Итак, предсказание Печорина сбылось (судьба может быть заранее определена), но оно
сбылось не так, как первоначально ожидается. А ведь смерть от пистолета гораздо более вероятна, нежели от шашки казака, которого на беду повстречал Вулич. Здесь вновь торжествует случай, мотивированный всюду реальными причинами. Почему пистолет не выстрелил, осталось неизвестным, но почему казак зарубил Вулича, объяснено (казак был пьян, характера буйного, Вулич остановился, заговорил с ним и т. д.). В последний случай не вносится ничего сверхъестественного, недоступного человеческому разуму. Случай получает многозначное толкование, элемент чудесного, необычного не привносится, напротив, мотивировка часто нарочито огрубляется. Лермонтов не допускает сведения мотивировки к одной причине: разве Вулич умер от того, что Печорин предсказал ему судьбу? И разве судьба толкнула Вулича заговорить с пьяным казаком? Каждый поступок получает множественную мотивировку, в которой переплетаются необходимость и случайность, духовное и материальное, чувственное и рассудочное.

Преобладание мотивированного случая в поэтике романа глубоко оправдано. В «Фаталисте» же случай играет особенно важную роль. То, что общий закон сбывается, но не совсем так, как предположительно предсказано, подтверждает, по крайней мере, три момента: во-первых, существование такого «порядка вещей», который неизбежно кончается трагедией; во-вторых, причинную зависимость между эгоистической свободной волей и трагическим финалом; в-третьих, «хитрость» жизни, которая богаче личного жизненного опыта и которая чужда всякой односторонности и любого предопределения, любого предсказания. В точности предугадать, что именно «выкинет» действительность, нельзя. Следовательно, мерка рассудочной односторонности, прилагаемая к действительности Печориным, непригодна для извлечения многостороннего жизненного опыта и для постижения высшей цели.




 







«Порядок вещей» таков, что на поверхности действительности господствует случай, через него проявляются необходимость, непреложные законы судьбы, законы жизни. В сущности, это ненормально. Господство случайности делает этот мир фатально трагическим, подчиненным слепой игре случая. Жизнь человеческая предстает как игра случайностей. Печорин глубоко постиг этот механизм, он знает явные и тайные причины игры, он не нуждается в сверхъестественном, чтобы определить поступки других лю-
284

дей и предвидеть собственную участь. В царстве случайностей Печорин всесилен, но несчастен. Через случайность ему открылась важная сторона объективного хода жизни. Случайность глубоко проникла в психологию современного Лермонтову человека, определила самый способ его мышления, подход к анализу действительности. Но вся ли истина доступна такого рода способу мышления? Если случай лежит на поверхности действительности, то как же постичь более глубокие ее пласты? Жизнь, как помним, «хитрее», богаче, чем идеи, извлеченные из одностороннего жизненного опыта, пусть даже такого прозорливого человека, каким, без сомнения, был Печорин. Вовсе не исключено, что она может приоткрыть новые, неизвестные и не предугадываемые стороны. И вот Печорину представляется случай «испытать судьбу» еще раз. Он направляет все свои лучшие духовные и физические силы, выступая в ореоле своих естественных, природных человеческих достоинств. Герой испытывает в первый и последний раз доверие к судьбе, и судьба не только его щадит, но и возвышает. А это значит, что действительность порождает не только трагизм и нравственное уродство, но также красоту и счастье . Фатальная предопределенность человеческой судьбы рушится,; но остается трагическая социальная предопределенность. .(В мире случайностей герой гибнет, но стоит только изъять его из социальных связей, поставить его лицом к лицу с явной, открытой, незамаскированной злой волей, он проявляет героизм и выходит победителем. Высшая цель жизни тоже извлекается из этой действительности и выступает как ее объективное, внутренне присущее ей свойство. В «Фаталисте» Печорин вплотную приближен к уяснению объективного критерия его личных стремлений к высокой жизненной цели.

В романе «Герой нашего времени» автор, еще не вполне отделившийся от созданного им образа, совершает тот же путь, что и Печорин. Лермонтову удалось лишь отчасти воплотить в последующих художественных произведениях добытое им знание. Некоторая незавершенность характера Печорина, равно как и. недоговоренность общей идеи романа, объясняется ие только близостью автора и героя, не только сильным влиянием романтической поэтики, но и «незавершенностью» самой эпохи. И все-таки ход мысли Лермонтова, вероятно не до конца осознанный, во многом может быть прояснен и определен, а направление его угадано. Дело в том, что «незавершенность» эпохг проявилась в резком обострении личного начала и вместч с тем в признании социального детерминизма. Обе идеи пришли из разных идеологических и художественных систем и требовали примирения. Необходимо было поставить личную волю под контроль действительности, найти место личной воле в рамках социального детерминизма. Это зна чительно осложнило творческую задачу Лермонтова. Не устраняя личной воли Печорина, он тем не менее положил ей внутренний и внешний пределы. Персонажи романа предстали самостоятельными, отдельными от авторского субъективного взгляда лицами, способными к саморазвитию. Действительность воспринимается героями как нечто объективно данное, не зависящее от них, не поглощаемое их субъективными мирами. Реалистический принцип изображения в «Герое нашего времени» победил. Об этом свидетельствует развитая мотивационная сфера, объективный анализ характеров, не допускающий непосредственного авторского вмешательства. Весь воспроизведенный мир предстает не в качестве произвольного создания фантазии автора, а отделенным от авторской субъективности. Тем самым личность автора не являет собой единственную реальность, содержащую внутри всю действительность, а самым «декабристским» среди западноевропейских писателей конца XVIII века, известных в России