Сюжет второй стихотворной драмы Герцена, несомненно, говорит о его стремлении преодолеть эту крайнюю отвлеченность идеала. В «Вильяме Пене» снова изображена борьба двух миров и двух религий. С одной стороны, это старая полуфеодальная Англия, с ее вопиющим имущественным неравенством, лицемерным законодательством и лицемерной церковной религией, узаконивающими это неравенство. С другой стороны, это трудящиеся массы Англии, доведенные до отчаяния и до резкого отрицания всего существующего правопорядка. Они создают движение квакеров и провозглашают идею имущественного равенства и братства людей. Вожаком трудящихся выступает теперь у Герцена не легендарный апостол, но вполне реальный сапожник Фокс, озлобленный бедностью и лицемерием попов.

Однако и здесь, как в «Лицинии», Герцена интересует не столько движение самих масс, сколько положение тех представителей знати, которые, осознав неправоту жизни своей среды, идейно переходят на сторону трудящихся и принимают участие в их движении. Таков Вильям Пен. В отличие от Лициния, который уходит к христианам в самом конце драмы, Пен знакомится с Фоксом уже во втором акте. Затем он сближается с квакерским движением и выступает перед своей средой уже вполне сложившимся и убежденным его приверженцем. В нем нет ни скептицизма, ни колебаний, ни склонности к философии. Он пламенный проповедник идеи братства всех людей во Христе, противник всякого угнетения и насилия. Он не страдает, как Лициний, от вынужденного безделья, но борется вместе со своими приверженцами за идеал на деле - за устройство общины квакеров, эмигрировавших в Северную Америку.

И как для Пушкина «Цыганы» стали завершением романтического периода его мышления и творчества, так и «Вильям Пен» ныл последним собственно романтическим произведением Герцена. В августе 1838 г. Герцен писал Кетчеру: «Где же в Америке начало будущего развития? Страна холодная, расчетливая, а будущее России необъятно - о, я верую в ее прогрессивность»1. Герцен верит теперь в русскую прогрессивность, а не в отвлеченный всемирный социализм, и расстается на время со своими социалистическими идеалами. Те же особенности идейного и творческого развития Герцена выразились и в очерках периода ссылки - в его «Встречах» и в продолжающих их «Записках одного молодого человека».



 




«Встречи» можно назвать произведениями художественно-публицистическими, потому что в них отдельные повествовательные эпизоды выступают не столько в своей собственной значимости, по в гораздо большей мере как иллюстрации к общим идеям, выраженным в размышлениях автора-рассказчика или действующих лиц. Поэтому они и не нуждаются в той образно-сюжетной «замкнутости», которая обязательна для произведений собственно художественных. Тем не менее по своему идейно-художественному значению «Встречи» стоят намного выше романтических повестей и драм Герцена, очень слабых по творческому выполнению.

«Встречи» также решают вопрос об отношении мыслящих людей к великим общественным движениям их времени, но решают его с другой стороны. В «Первой встрече» «германский путешественник», играющий роль и резонера, и рассказчика, очень ясно формулирует положительное решение вопроса: «Великий человек живет общей жизнью человечества; он не может быть холоден к судьбам мира, к колоссальным обстоятельствам; он не может не понимать событий современных…». Что разумеет под всем этим автор, выясняется из рассказа путешественника о его встрече с Гёте в период якобинского террора. «Колоссальные обстоятельства», решающие «судьбы мира»,- это французская революция. Отношение к таким событиям - вот на чем проверяется истинное величие той или другой личности.

Гёте в своей деятельности не выдерживает такой проверки. Он выступает у Герцена как веймарский придворный, надменный в своем интеллектуальном аристократизме, враждебный демокра-П111 и революции, замкнувшийся в мире «изящного». Осуждение Гёте-придворного художественно выражено в отдельных сценах рассказа «путешественника». Но основная мысль очерка гораздо лучше выражена в блестящем герценовском афоризме, поясняющем этот рассказ. Плохо то, что Гёте «не занимается биографией человечества, беспрерывно занимаясь своею биографией». И Герцен устами рассказчика развивает далее эту мысль применительно к своему времени и к самому себе. «Мы восторгаемся для того, чтобы печатать восторги, - пишет он, - мы чувствуем для того, чтобы из чувств строить журнальные статейки; живем для того, чтобы писать отрывки нашей жизни, как будто действовать - это что-нибудь низшее, а писать - цель человека на земле; словом, мы слишком авторы, чтобы быть людьми…».

 «Вторая встреча» и «Вильям Пен» завершают романтический период творчества Герцена. Это та же ступень его идейно-творческого развития, которая у Лермонтова выразилась в драме «Маскарад» и поэме «Мцыри». Романтические герои обоих писателей противостоят действительности в своих мыслях и переживаниях. 11о действовать применительно к «обстоятельствам» реальной жизни они еще не умеют. При этом, имея много общего с Лермонтовым в содержании своих ранних, романтических произведений, Герцен решительно уступает ему по силе и глубине образного мышления. Он в большей мере теоретик, облекающий свои готовые идеи в ткань художественной образности, нежели собственно художник, мыслящий образами.