Фауст снова в своем кабинете. Он переводит библию на немецкий язык и задумался над  первыми строками. Вначале   было  Слово. Так ли? Можно ли столь высоко ценить слово, чтобы ставить его в основу бытия? И после долгих размышлений Фауст решительно пишет: Вначале было Дело. Деяние в основе бытия утверждает Гете - Фауст наперекор религиозным догмам, наперекор умозрительным отвлеченностям,   немецкой  идеалистической  философии. Но работа над переводом прервана. Пудель воет, мечется, визжит, мешает сосредоточиться. Вот он растет, скалит пасть… Фауст творит заклинания, и из оболочки пса выходит Мефистофель в одежде средневекового схоласта. Предопределенная встреча состоялась./Мефистофель/ дух сомнения, возбуждающий к делу, явился в момент, когда в душе Фауста произошел перелом. После мучительной ночи, окунувшись в гущу народа, услышав голоса живой жизни, Фауст отверг мертвящую догму и готов вступить на новый путь.

На вопрос Фауста «Так кто  же  ты?»  Мефистофель отвечает:

    * …Часть вечной силы я,
    * Всегда  желавшей зла, творившей лишь благое.

Гетевский Мефистофель совсем не похож на того канонического церковного «сатану», который искушал Фауста в старинной повести и в кукольном театре. Он гораздо сложнее. Мефистофель - символическая фигура, и в то же время автор придает ему черты живой индивидуальности. Мефистофель - злобный искуситель, презирающий человека, не верящий в его силы, этим он чужд и враждебен герою. Но Мефистофель умеет необычайно зорко видеть изнанку вещей, в нем кроется иронический философ-скептик с блестящим критическим умом, и этим он дополняет Фауста, представляя как бы его язвительном смехе Мефистофеля, в его беспощадно “”ироническом складе ума есть нечто, идущее от Вольтера, от разоблачительного пафоса французского Просвещения.

В уста Мефистофеля вложено немало истин, здравых суждений самого автора. Поторапливая Фауста в путь, при второй встрече, Мефистофель облачается в одежды университетского профессора и проводит беседу с учеником, явившимся к ученому доктору за советом. С горькой иронией говорит Мефистофель о чудовищном засилии слов, о догматическом преклонении перед пустой словесной формулой, царствующем в ученых кругах. Ученик лишь тогда выберется на тропу успехов, если он бездумно будет повторять вслед за учителем затверженные сочетания слов, пусть даже за ними нет живой мысли:

    * Тогда дорога верная для вас
    * В храм несомненности готова…

«Но ведь понятия в словах должны же быть?» - робко спрашивает ученик. Прекрасно, но о том не надо так крушиться:

    * Коль скоро недочет в понятиях случится,
    * Их_ можно словом заменить.
    * Словами диспуты ведутся.
    * Из  слов системы создаются;
    * Словам должны вы доверять:
    * В словах нельзя ни йоты изменять,-
    * отвечает черт с саркастической усмешкой.

Высмеивая немощь и ложное направление жрецов немецкого храма науки, Мефистофель выражает мысли самого Гете, но только в более резкой форме и не давая взамен сокрушаемых «твердынь» ничего положительного. В уста иронического черта Гете вкладывает и одно из тех крылатых речений, которые не стареют в веках:

    * Суха, мой друг, теория везде,
    * А древо жизни вечно зеленеет.

Встреча с Мефистофелем ускоряет решение Фауста порвать с прошлым, выбраться из темной норы и вступить «в мир, где жизнь сверкает». Мефистофель предлагает ему помощь, и Фауст согласен заключить с ним договор:



 





    * …Ну,  по рукам!
    * Когда   воскликну я: «Мгновенье,
    * Прекрасно ты, продлись,  постой!

Условные фигуры то и дело становятся на место живых образов первой части. Мифологические и философские карнавалы, фейерверки имен, изобилие ссылок, намеков, исторических деталей затрудняют движение драмы и порой затемняют для читателя ее восприятие. И все же во второй части трагедии Гете поднимается до величественных прозрений. Потрясенный ужасной судьбой Маргариты, измученный, обессилевший, Фауст впадает в глубокий целительный сон. И в этом сне сама природа вливает в него силы для новых поисков, мук и радостей.

    * Достижимы все стремленья,
    * Посмотри: заря ясна!

поют над спящим хоры эльфов, духов лесов и полей. И Фауст, пробуждаясь с восходом солнца, приветствует жизнь, свет, вечно прекрасную Землю, ее вечно творящие силы. Возрожденный, он вступает в «большой мир». При дворе императора, куда вводит его Мефистофель, перед Фаустом открывается закулисная сторона государственной деятельности, тайны политики. Империя на 1,’раю гибели и разорения. В ней царит хаос, разлад, Убман:

    * И беззаконие тяжелое в закон
    * В империи повсюду  превратилось.
    * Государственная казна пуста.
    * Все заложено. Империя в долгах.
    * И корень зла в том, что каждый думает о себе:
    * сиятельные господа -о кутежах, а бюргеры -о своей мошне:
    * У золота все двери на запоре.
    * Всяк для себя лишь копит, вот в чем горе.

Мефистофель окончательно расшатывает и без того подгнившие устои империи проектом выпуска бумажных денег под залог подземных сокровищ. Обман рождает болезненный ажиотаж. Из-за пустых бумажек люди готовы перегрызть друг другу горло. Страсти распаляются. Всеобщий раздор охватывает страну: Большой и малый спорят меж собою. Война. Народные бедствия, и на этих бедствиях наживаются те, кто  умеет   ловить   рыбу   в  мутной  воде: обманщики, захватчики, грабители:

    * Имеешь силу, гак и прав!
    * Лишь был бы наш карман набит.
    * Кто спросит, как наш груз добыт?
    * Разбой,  торговля  и война
    * Не все ль равно,- их цель одна.

Да, автор Фауста ясно видел суть грабительской морали тех, кто берет верх и властвует в мире корыстной наживы. Формула Гете не устарела и через сто с лишним лет после появления его трагедии, как не устарело и многое другое в раздумья-х и исканиях Фауста. Государственная деятельность в империи не влечет Фауста (сам Гете тоже когда-то разочаровался в своих государственных экспериментах).