“Мертвые души” Гоголя - это художественная энциклопедия жизни России, история целой христианской православной цивилизации, которая в противостоянии добра и зла оказывается на распутье: духовно опустошенное общество, капитулируя перед потребительско-хищной стихией, приближается к апокалипсической катастрофе - в сети князя тьмы попадают омертвелые души. Купля “мертвых” душ авантюристом Чичиковым носит тоже метафорический характер, который часто является определяющим в закодированном реализме автора - большого мастера социального типажа, трансформированного в образы-символы. Быт и вкусы персонажей, их поведение психологически обусловлены и мотивированы. Как и в “Путешествии из Петербурга в Москву”  А. Радищева, как и в Шевченковом “Сне” (”У всякого своя судьба”), в “Мертвых душах” одним из элементов рассказа является мотив дороги.

Во время путешествия, которое осуществляет Чичиков с целью купли умерших крепостных, перед нами возникает галерея выхваченных из живой действительности социальных типов-характеров, среди которых представители деградирующей дворянской касты занимают особое место, олицетворяя старую крепостническую загнивающую систему. Первым встречным на пути авантюрных операций купли-продажи мертвого товара был изленившийся в паразитическом существовании мечтатель Манилов: “В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: “Какой приятный и добрый человек!”.

В следующую минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: “Черт знает, что такое!” - и отойдешь дальше. Если же не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную”. Собственно, ничего определяющего в личности этого помещика не было. Был он равнодушным и к хозяйству, и к крестьянам, и к книгам (одна книга так годами и лежала в его кабинете, оставшись открытой на четырнадцатой странице). Правда, этому хозяйственнику постоянно мерещился проведенный подземный ход от дома, красивый каменный мост, проложенный через пруд, с лавами с обеих сторон, чтобы заезжие купцы могли продавать крестьянам товары.

Но все это живет лишь в воображении Манилова, которого сельская жизнь обременяет и вместе с тем привязывает в бездеятельности и помещичьей беззаботности. Насыщенной щедротами и лестью является его показательная, но и убогая гостеприимность с претензией на традиционность: “Вы извините, если у нас нет такого обеда, какой на паркетах и в столицах, у нас просто, по русскому обычаю, щи, но от чистого сердца”. Манилов старается подчеркивать свою щедрость, свой аристократизм, светскую воспитанность, бескорыстие.


 



Живя в иллюзорном мире мечтаний, он не способен да и не желает понять предлагаемой гостем коммерции и отдает купчую умерших крепостных бесплатно: “Неужели вы полагаете, что я в состоянии брать деньги за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то со своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую беру на себя”. Подчеркнуто вежливый и козыряющий щедростью человек на самом деле может быть внутренне пустой, равнодушный к проблемам ближнего, в частности доверенных ему людей - подчиненных крепостных. Совершая, на первый взгляд, бескорыстно, демонстрируя свой альтруизм, она не сознает, что служит князю тьмы, является невидящим исполнителем зла. Согласно Гоголю, необходим приход Бога в душу.

И фамилия Манилов, и производное от него “маниловщина”, как со временем Обломов в одноименном романе И. Гончарова и соответственно “обломовщина” (обломки загнивающей системы) - явления мотивированные - и психологически, и метафорически. Символизируя собой лень, паразитирующую бездеятельность в сочетании с бесперспективной и пассивной мечтательностью, они являются явлением, прежде всего моральным, не привязанным лишь к какой-то эпохе или социальной системе. Каждый персонаж “Мертвых душ” является вместе с тем и типом, и символом, очерчивая духовное и моральное состояние общества, которое, меняя формации, так и остается далеким от гармоничного совершенства.

Читатель встретится и с “дубиноголовой”, бережливой в накоплениях (часто просто смехотворных), щедрой в кулинарных россказнях Коробочкой (у нее умирают трудолюбивые и продуктивные крепостные: “такой все знаменитый народ, все работники”), и с молодцеватым картежником и пьяницей Ноздревым (кухня здесь убогая, зато спиртного разных видов много, демонстрация породистых собак, коней, разных ружьец и т.д.), и с ограниченным в быту (”Толкуют: просвещенье, просвещенье, а это просвещенье - фук! … У меня когда свинина - всю свинью давай на стол, баранина - всего барана тащи, гусь - всего гуся!”), вдумчивым и рассудительным в коммерциях Собакевичем, не признающим бескорыстия (именно лишь он, единственный из помещиков, осознал прагматизм гостя, его дальновидные намерения и потому продавая “мертвых душ”, хочет иметь максимальную выгоду), и патологически скупым Плюшкиным, у которого крепостные умирают, как мухи, от недоедания и бедности (”В тюрьме колодники лучше живут, чем он: всех людей переморил голодом”), а сам он, символ скупости и деградации господствующей прослойки, “живет и обедает хуже… пастуха”. 

Именно последнего, одетого в отрепья среди немытого, заваленного, запыленного накопления разного хлама, Чичиков считает старой ключницей. (Здесь следует вспомнить интересную аналогию. В 1900 году появилась сатирическая комедия украинского драматурга И. Карпенко-Карого “Хозяин”. Там капиталист-землевладелец Терентий Гаврилович Пузырь ходит в грязном, изношенном и латанном халате, а на разные собрания появляется в убогом крестьянском кожухе, и потому швейцары, считая его за мужика, не пускают миллионера на сход).

Скряжничество Плюшкина, покинутого детьми уединенного вдовца, пожирало и без того убогую душу, делало хозяина немалых достатков жестоким и к себе, и к ближним, равнодушным при показной ласке даже к собственным внукам: “…старик очутился один сторожем, хранителем и владельцем своих богатств. Одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод, и чем больше пожирает, тем становится ненасытнее.

Человеческие чувства, которые и без того не были в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине”. Кстати, старый скряга с удовлетворением продает души умерших, крепостных (их собралось аж свыше ста!), продает, не понимая сути и цели процесса, из корыстных соображений за копейки, выторговывая с алчностью каждую. Тем не менее, для Чичикова это было нежданным подарком. Гоголевский Плюшкин (не просто символ деградирующей прослойки, а и в определенной мере - сатанинского разрушения) стал давно обобщающим типом в мировой классике, черты которого заметно очертятся у бальзаковского папаши Гранд, в Мошне и Пузыре из комедий И. Карпенко-Карого, в многочисленных образах-типах и образах-символах литературы XX столетия.