Великая Отечественная война, в силу своей истори­ческой значимости, переосмысливалась в произведе­ниях многих современных писателей, как в русской, так и в зарубежной литературе. Каждый, кто писал о войне, стремился донести до читателя то, что, по его мнению, было самым главным в это суровое время: для кого-то было важно рассказать о подвигах рус­ских солдат-героев, другие, напротив, показывали, как в условиях войны в людях проявлялись самые низменные качества — трусость, страх, мародерство. Произведений о Великой Отечественной войне очень много и все они разные, но основная мысль — общая у всех — человек должен бороться за свободу, не жалея своей жизни, в противном случае жизнь уже не имеет ценности.

Именно эта мысль красной нитью проходит через роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба». Писатель охватывает в повествовании почти все слои общества — от крестьян, до деятелей государственного масштаба. Солдаты, врачи госпиталей, писатели, следователи, уголовники — социальная панорама произведения обширна. Не случайно книгу Гроссмана сравнивают с романом Л. Н. Толстого «Война и мир». Так же, как и в эпопее великого классика, в романе Гроссмана мы становимся свидетелями жизни нескольких семей, судьба каждой из которых по-своему трагична, за ка­ждой из которых стоит весь народ.

Велика потеря для одного из главных героев рома­на — Виктора Штрума — гибель матери. Гибель не случайная, что часто бывало во время войны. Ее убий­ство, как и уничтожение фашистами миллионов дру­гих евреев в это страшное время, носит демонстратив­ный характер. Нация, противопоставившая себя це­лому миру, демонстрировала свое превосходство самыми бесчеловечными способами, насмешливо глу­мясь над беззащитными людьми.

Анна Семеновна Штрум сумела передать трагедию своего народа в письме сыну.

Оккупация фашистами маленького южного город­ка стала для людей, своего рода, экзаменом на поря­дочность. Отношение к евреям проявило истинное лицо каждого жителя. «Этим же утром мне напомни­ли забытое за годы советской власти, что я еврейка. Немцы ехали на грузовике и кричали: «Юден ка­пут! ». А затем мне напомнили об этом некоторые мои соседи. Жена дворника стояла под моим окном и гово­рила соседке: "Слава богу, жидам конец"».

Гроссман описывает, насколько беззащитны ока­зались евреи в первые же дни войны. Очень красноре­чив перечень тех вещей, которые разрешили взять с собой в гетто Анне Семеновне: ложка, нож, 2 тарелки, фотографии мужа и сына, томики Пушкина, Мопас­сана, Чехова, несколько медицинских инструментов. На все остальное пожилая женщина, прожившая трудную жизнь, врач, оказавшая помощь множеству людей, не имела право.

«Две соседки при мне стали спорить о том, кто возь­мет себе стулья, кто письменный столик, а стала с ними прощаться, обе заплакали...». Как судить таких людей, слепых в своей алчности, но сохранивших еще остатки добра в своей душе?

Сотни евреев стекались в проклятое гетто, многие с безумными, полными ужаса глазами. А на тротуаре стояли люди и смотрели...

Анна Семеновна отделяет себя от этих людей, чуть ли не географически: «... две толпы, евреи в пальто, шапках, женщины — в теплых платках, а вторая тол­па на тротуаре одета по-летнему. Мне показалось, что для евреев, идущих по улице, уже и солнце отказа­лось светить...».


























 





























Евреям было запрещено ходить по тротуарам, пользоваться транспортом, банями, посещать амбу­латории, ходить в кино, покупать почти все продук­ты, исключая картошку.

В гетто объединились люди одной нации, но врач Штрум не переставала удивляться, насколько разны­ми они были. Одни, не смотря на свою обреченность, продолжают жить, помогая своим собратьям. Другие в панике стремятся любыми способами, предавая бывших друзей, их семьи, выторговать себе жизнь. Как и в любом угнетенном обществе, есть здесь и свои бунтари, мечтающие вооружить гетто самодельными гранатами или напасть на склад оружия.

Периодически возникают слухи о приказе Гитлера не убивать евреев «Мир полон событий, и все события, смысл их, причина, всегда одни — спасение евреев. Какое богатство надежды!» — восклицает Анна Семе­новна.

«Когда-то ты ребенком прибегал ко мне, ища защи­ты. И теперь в минуты слабости мне хочется спрятать свою голову на твоих коленях, чтобы ты, умный, сильный, прикрыл меня, защитил... Часто думаю о самоубийстве, но слабость, или сила, или бессмыслен­ная надежда удерживает меня». Надежда даже в са­мых безнадежных ситуациях,— это ли не истинная сила души, страдающей, умирающей, новее-таки, на­деющейся на чудо.

Анна Семеновна сделала свой выбор и встала рядом с теми, кто остался верен человеческому достоинству. Это студентка педтехникума, скрывавшая измучен­ного лейтенанта, это еврейские юноши, мечтавшие выйти за линию фронта, это «исчадие ада» — Алька, по паспорту умершей русской собравшаяся бежать из гетто. Рядом с ними Анна Семеновна ощущает себя необходимой, полезной людям: «Я так радовалась, оказывая помощь этому парню, мне казалось, вот и я участвую в войне с фашизмом».

Да, дни этих людей сочтены, но в глазах их — отра­жение «печальной и доброй, усмехающейся и обре­ченной, побежденной насилием и в то же время тор­жествующей над насилием сильной души!».

Писатель неоднократно поднимает в своем произ­ведении тему свободы человеческой личности, и не только на примере еврейского народа. К какой бы сто­роне войны и жизни он ни обращался, будь то лагеря на русском севере или в глубине Германии, глубокий тыл или еврейское гетто, фронт или научный инсти­тут,— главной его мыслью является сопротивление всему, тому, что губит человека, причем, как физиче­ски, так и нравственно.

«Свободы хочу, за нее и воюю»,— эти слова капита­на Грекова являются определяющими для всего твор­чества Василия Гроссмана.