Любой социальный взрыв, именуемый революцией, происходит, по определению, не случайно. Для него, как и для любого явления в жизни общества, нужны предпосылки, причины, поводы. Выражаясь языком "великого и ужасного" теоретика и практика отечественного коммунизма В. И. Ленина, необходимо наличие "революционной ситуации", той самой, когда "верхи не могут...", а "низы не хотят..." Последствия социального взрыва при этом могут быть самыми различными, но всегда одинаково неизбежным является идейный раскол в обществе, проходящий отнюдь не только между классами угнетателей и угнетаемых, эксплуататоров и эксплуатируемых, "буржуев" и тех, кому "нечего терять, кроме своих цепей". Этот рубеж, эта линия "невидимого фронта" зачастую разделяет отца и сына, старшего и младшего братьев, старинных друзей. И самое ужасное, что ни те ни другие не имеют на своей стороне объективной истины. У каждого есть своя правда, но правда, подобно хамелеону, легко меняет цвет от белого до черного, в то время как красный -- цвет безвинно и бессмысленно пролитой человеческой крови -- одинаков для всех.
    Начало XX века в нашей стране ознаменовано без преувеличения самым грандиозным социальным взрывом всех времен и народов -- Октябрьской социалистической революцией. Центробежные силы в очень короткий срок расставили по своим местам ее сторонников и противников. Раскола, конечно же, не избежала и русская творческая интеллигенция. Представители литературного мира незамедлительно озвучили свои позиции. Четкая и всепоглощающая определенность стихотворных и прозаических "за" и "против" позволяла и позволяет судить каждого по его словам. Однако из правил исключением оказался Александр Александрович Блок и его поэма "Двенадцать":
    
    ...И идут без имени святого
    Все двенадцать -- вдаль.
    Ко всему готовы,
    Ничего не жаль...
    
    Никогда еще не было до Блока и не будет после него в литературе столь неоднозначного произведения. Каждое слово, каждая фраза, каждый эпитет не поддается безапелляционному осмыслению. Обе стороны могли с легкостью найти оправдание себе в этой поэме. Любая из сторон видела в строках Блока потоки обличительной желчи, направленные на своего социального врага. В чем же загадка "Двенадцати"?
    В первой части поэмы автор показывает сломленность старого мира и торжество мира нового:
    
    От здания к зданию
    Протянут канат.
    На канате -- плакат:
    "Вся власть Учредительному собранию!".
    Старушка убивается -- плачет,
    Никак не поймет, что значит,
    На что такой плакат,
    Такой огромный лоскут?
    Сколько бы вышло портянок для ребят,
    А всякий -- раздет, разут...
    А вон и долгополый --
    Сторонкой -- за сугроб...

 



    Что нынче невеселый,
    Товарищ поп?
    Помнишь, как бывало Брюхом шел вперед
    И крестом сияло Брюхо на народ?..
    
    Однако при всем, казалось бы явном положительном, отношении к революции, которое здесь видели большевики, Блок вкладывает в уста эпизодических персонажей слова негодования и отчаяния создавшимся положением:
    
    Старушка, как курица,
    Кой-как переметнулась через сугроб.
    -- Ох, Матушка-Заступница!
    -- Ох, большевики загонят в гроб!..
    
    А это кто? --Длинные волосы
     И говорит вполголоса:
    -- Предатели!
    Погибла Россия! --

    Должно быть, писатель --

    Вития...
    
    В дальнейшем повествовании, в странном марше двенадцати человек с винтовками за плечами, в убийстве "толстомордой Катьки", в потрясающих своей простотой и необузданной, животной силой словах: "Уж я ножичком полосну, полосну!.." каждый видел то, что хотел видеть, что мог видеть, что обязан был видеть. С одной стороны, это торжество революции во всей ее дикой красе. С другой -- хаос и беззаконие, в которые погрузилась страна на долгие дни, месяцы, годы. Современники Блока, отрицавшие революцию, не могли понять, как автор проникновенных патриотических стихов о Родине мог воспеть разгул варварства. Как он позволил себе в страшные для своей Родины дни написать слова: "Пальнем-ка пулей в Святую Русь!"? Большевики же, напротив, искренне восхищались талантом Блока-революционера: "В "Двенадцати" Блок с громадным вдохновением и блистательным мастерством запечатлел открывшийся ему в романтических пожарах и метелях образ освобожденной революцией Родины. Он понял и принял Октябрьскую революцию как стихийный, неудержимый "мировой пожар", в очистительном огне которого должен сгореть без остатка весь старый мир..."
    Но, как водится, ни те ни другие не были правы вполне. Сам Блок говорил о том, что политические мотивы в его поэме суть исторический фон. В центре же его произведения -грандиозное сплетение четырех стихий: природной, социальной, чувственно-человеческой и Божественной. Словно роза ветров, соединяющая в себе противоборствующие начала воздушных потоков, революция поглотила все проявления бытия. Она, как нечто живое, дышащее, издает звук чудесной, необъяснимой тональности, и эта музыка революции, сплетающаяся из воя ветра, стона пурги, криков и причитаний людей, грохота выстрелов, стука шагов двенадцати пар ног, по мнению Блока, прекрасна! В своей статье "Интеллигенция и революция" поэт писал: "Всем телом, всем сердцем, всем сознанием -- слушайте Революцию". Блок считал, что ее, революцию, просто необходимо услышать, пропустить сквозь себя этот атональный, аритмичный мотив неподвластности и страсти. Стихотворный строй поэмы столь же неритмичен и спонтанен, как музыка революции.
    Что же до самого социального явления, то Блок и здесь был до крайности объективен. Поэт беспристрастно изобразил жесточайший разгул "голытьбы" с его погромами, разбоями, обесцениванием человеческой жизни, полной потерей всяческих нравственных устоев, обозначая им народное возмездие. И это возмездие есть очищение, через которое необходимо пройти России, чтобы, "погрузившись на самое дно, вознестись к небу". Недаром впереди идущих двенадцати движется "с кровавым флагом, и за вьюгой невидим, и от пули невредим" сам Иисус Христос.
    Революция -- слишком острое явление, едва ли позволяющее относиться к себе с подобной метафизической отстраненностью. Поэтому, конечно же, образ революции, данный Александром Александровичем Блоком, воспринимался и воспринимается по сей день весьма различно. Но, на мой взгляд, именно так и никак иначе не мог бы представить ее гений русского символизма.