"Самосожжение, как религиозный подвиг, - пишет Н.А. Бердяев - русское национальное явление, почти неизвестное другим народам".

Русский большевизм - ожесточенный противник христианства. Александра Блока пленил не общественный идеал большевиков, а то стремление к новому миру, во имя которого русский мужик готов на самосожжение. Отношение Блока к этому стремлению тесно связано с отношением поэта к русской религиозной идее. К лику Иисуса Христа Блок простер руки давно:
Когда в листве сырой и ржавой
Рябины заалеет гроздь,-
Когда палач рукой костлявой
Вобьет в ладонь последний гвоздь,
Когда над рябью рек свинцовой,
В сырой и серой высоте,
Пред ликом родины суровой
Я закачаюсь на кресте,
Тогда просторно и далеко
Смотрю сквозь кровь предсмертных слез,
Я вижу по реке широкой
Ко мне плывет в челне Христос.
В глазах-такие же надежды,
И то же рубище на Нем,
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздем.
Христос, родной простор печален,
Изнемогаю на кресте,
И челн Твой будет ли причален





 






К моей распятой высоте?
Раскольники, которые шли к Христу путем самосожжения, тоже с давних пор привлекали поэта:
Задебренные лесом кручи
И где-то там на высоте
Рубили деды сруб горючий
И пели о своем Христе ...
И капли ржавые, лесные,
Таясь в глуши и темноте,
Несут истерзанной России
Весть о сжигающем Христе.

Блока давно интересовала проблема взаимоотношений религии и революции. Незадолго до "Двенадцати" Блоком была задумана поэма о Христе. Поэт увенчал "Двенадцать" образом Христа после мучительных сомнений и тревожных раздумий. В революции не только кровь и дикий, бесшабашный разгул, ибо она озарена великим светом. Свет исходит от Христа. Но образ Христа явится для Блока мучительной и сложной загадкой. Неверно, что Блок благословил революцию именем Христа: для поэта революция - борьба двух стихий - света и тьмы. Красногвардеец Петр приходит в ужас от того, что сделано им. И вот убийца, которого тяготит содеянный грех, припоминает золотой иконостас православного храма. Некто "Незримый " больше всего страшится этого мгновения. Он стремится убить раскаяние в душе Петра. "Незримого" ошибочно отождествлять с Христом или с самим поэтом. "Незримый" - антихрист. В поэме "Двенадцать" воспроизведена борьба между Христом и Антихристом за обладание душой России. Образ "Незримого"-расплывчатый и зыбкий. Мы не ощущаем его присутствия, а можем только догадываться о том, кто он и где он, - по последствиям действий, им проявленных. Красногвардеец Петр и его товарищи пошли за "Незримым ", полагая, что идут за Христом.

Сам поэт одно время колебался. За кем идти? За Христом или за "Незримым"? "Дело не в том, достойны ли они Его (то есть красногвардейцы Христа), а страшно то, что Он опять с ними, а другого пока нет. А надо другого", - пишет Блок. Присутствие другого мы в поэме "Двенадцать", повторяю, только ощущаем, но мятежный народ, который, хоть и подчинен воле "Незримого", душой и сердцем не с "Незримым ", а с Христом. Русская революция вызвана неопределенным стремлением к Царству Божию на земле: Блок верил, что если это стремление и не приведет Русь к стенам Нового Иерусалима, то рано или поздно преобразит нашу страну, позволит ей освободиться от мучений и скорби. Поэт подчеркивает, что, заставив Христа возглавить красногвар дейцев, он только констатировал факт, увидев Спасителя, заметенным петроградской метелью. "Религия не только связана с реакцией. Возрождение России немыслимо без ее религиозного возрождения".

Позднее, когда Блок пересмотрел свои взгляды на революцию, поэт от Христа не отрекся, не согласился с тем, что Христос, уходящий в метель и полумрак, - только роковая галлюцинация, из этого безысходного круга есть только один выход: раскрытие внутри самой России, в ее духовной глубине мужественного, личного, оформленного начала, овладение собственной национальной стихией, имманентное пробуждение мужественного светоносного создания. Блок продолжал настаивать на том, что образ Христа в самом конце поэмы не случаен, а закономерен. Поэт стал жертвой гиперболической дальнозоркости; веры в религиозное возрождение он не утратил, но только пришествие этого возрождения отодвинуто им в далекое будущее: "...все будет хорошо. Россия будет великой. Но, Боже мой, как долго ждать, как мучительно долго ждать"; "Россия - буря. России суждено пережить муки унижения, разделения, но она выйдет из этих унижений новой и по-новому великой".

Концовка поэмы "Двенадцать" и объясняется той же гиперболи ческой дальнозоркостью, присущей творчеству Блока: поэт перенес образ Христа из далекого будущего в современность. Через два года после написания "Двенадцати" (1 апреля 1920 г.) поэт с негодованием отвечал критикам, видевшим в его поэме "политические стихи": "...я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было написано в согласии со стихией; например, во время и после окончания "Двенадцати" я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум ветра - шум слитый. Поэтому те, кто видит в "Двенадцати" политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой - будь они враги или друзья моей поэмы". Но как совместить ощущение самосожжения - как греха, свойственного русской душе, - с искренней уверенностью в том, что Христос не отрекся от красногвардейцев? Дело в том, что новые миры возникают не из обугленных развалин, и к ним, к этим мирам, Россия придет не через самосожжение, а через сознание греха, через стремление очиститься от злой тьмы. И вот тогда у поэта вера в силу самосожжения сменяется преклонением перед раскаянием. И в этом преклонении, быть может, и заключена основная идея "Двенадцати".

Отделывая поэму, Блок замечает в записной книжке: "Что Христос идет перед ними - несомненно". Образ этот художественно правдив: он рожден музыкой, а Блок верит, что музыка не обманывает. Но как разумно объяснить его появление? Ведь музыка говорила о разрушении всего: отечества, нравственности, религии. И вот-Христос с "разрушителями ". Дневник отражает смущение и растерянность поэта. 20 февраля он записывает: "Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы "недостойны" Иисуса, который идет с ними сейчас, а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой". "Другой" с большой буквы - это Антихрист.

Действительно - страшная мысль и дьявольский соблазн: отдать во власть Антихриста в муках рождающуюся новую Россию! Блок преодолевает это искушение: он больше не сомневается, что с ними Христос. "Большой ум" его свидетельствует об этом непреложно; но "малый ум" бунтует против христианства, борется с "женственным призраком". Трагическое раздвоение сознания между мистической верой и рассудочным неверием запечатлено в замечательной дневниковой записи 10 марта. "Марксисты, - пишет Блок,-самые умные критики, и большевики правы, опасаясь "Двенадцати". Но... трагедия художника остается трагедией. Кроме того: Если бы в России существовало действительное духовенство, а не только сословие нравственно тупых людей духов ного звания, оно давно бы "учло" то обстоятельство, что "Христос с красногвардейцами". Едва ли можно оспорить эту истину, простую для людей, читавших Евангелье и думавших о нем. У нас, вместо того, они "отлучаются от церкви "... "Красная гвардия" - "вода" на мельницу христианской церкви (как и сектантство и прочее, усердно гонимое). В этом-ужас (если бы это поняли). В этом слабость красной гвардии: дети в железном веке; сиротливая деревенская церковь среди пьяной и похабной ярмарки. Разве я "восхвалял "? Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь "Иисуса Христа". Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак". Здесь говорят два человека: одному дано свыше констатировать факт (какая пророческая уверенность!), что Христос "на этом пути"; другой боится этого факта, испытывает прилив ненависти к "призраку". Первый - ясновидец, второй - нигилист и разрушитель. 29 января, в день окончания "Двенадцати", Блок заносит в записную книжку: "Сегодня я - Гений".