Тема русской революции в творчестве Блока не случайна. Приближение катастрофы, которая придаст России совсем иной облик, Блок предчувствовал задолго до революции. Н.В. Гоголь в "Мертвых душах" сравнивал Россию с несущейся вскачь тройкой. Используя это сравнение, Блок применил его для определения судеб современной ему России: "...Слышите ли вы задыхающийся гон тройки? Видите ли ее, ныряющую по сугробам мертвой и пустынной равнины? Это - Россия летит неведомо куда - в сине-голубую пропасть времен-на разубранной своей и разукрашенной тройке. Видите ли вы ее звездные очи - с мольбою, обращенною к нам: Полюби меня, полюби красоту мою!.. Кто же проберется навстречу летящей тройке тропами тайными и мудрыми, кротким словом остановит взмыленных коней?.."

Блок еще в 1908 году писал в записной книжке, что не видит в России людей, способных предать проклятию безумие и кровь. Русь на краю бездны, скачет в бурю и гнев. И вот свершилось: "Страшный шум возрастает во мне и вокруг... на днях лежа в темноте с открытыми глазами, слушал гул, гул... Думал, что началось землетрясение..." То был гул крушения старого мира. В записных книжках и публицистических работах Александра Блока высказывания о России, о ее минувшем, настоящем и грядущем, пророческие озарения складываются в апокалипсис русской революции. Когда поэт говорит о над вигающейся катастрофе, он сравнивает эту катастрофу с геологи ческим переворотом, с извержением вулканов, с небывалым по силе землетрясением. Толчки, способные вызвать катастрофу, поэт улавливает с такой же чуткостью, с какой сейсмограф улавливает колебания почвы.

Россия династии Романовых слишком дряхла, чтобы устоять перед этой катастрофой, ибо эта Россия уже давно стоит одной ногой в царстве смерти: "На равнинах, по краям дорог, в зеленях или в сугробах тлеют, гниют обращающиеся в прах барские усадьбы с мрамором, с амурами, с золотом и слоновой костью, с высокими оградами вокруг столетних липовых парков, шестиярусными иконостасами в барских церквах... и уже некому умирать и нечему воскресать. Этот быт гибнет, сменяется безбытностью". У Блока двойственное отношение к этому истлевшему царству. Он и любит его до скорби, до сострадания, и ненавидит его до отчаяния и злобы. Русская интеллигенция напряженно ищет выхода из царства смерти, но она слишком слаба, чтобы совладать со стихией: "Мы видим себя, как бы на фоне зарева, на легком кружевном аэроплане, высоко над землей, а под нами - громадная огнедышащая гора, по которой, за тучами пепла, ползут, освобождаясь, ручьи раскаленной лавы ..." "Царство тления стоит у подножия вулкана, который начинает дымиться. Катастрофа разразится не сразу. Ей предшествуют вспышки мятежей... Когда такие замыслы, искони таящиеся в человеческой душе, в душе народной, разрывают сковывающие их путы и бросаются буйным потоком, доламывая плотины, обсыпая липкие куски берегов,-это называется революцией. Меньшее, более умеренное, называется мятежом, бунтом, переворотом", - пишет Блок и представляет, как костры вспыхивают то здесь, то там, соединяются в могущественнейшее пламя, в единый поток огня. Жизнь становится похожей на страшный фантастический сон, на бредовое видение.

Блоку ясно, что русская революция - стихийная, народная, крестьянская. Это взмах топора с целью пробиться из истлевшей России в мужичье царство. Однако у самих двенадцати далеко не крестьянский облик. Герои поэмы Блока - не крестьяне, а удальцы из фабричных окраин. Это даже не пролетариат в полном смысле этого слова, а скорее люмпенпролетариат, герои раннего Горького. В предреволюционной России появилось племя бродяг. Своего рода сословие людей, которые, отвыкнув от плуга, не взялись за станок. Бродяги гордо шествуют по российским просторам и, чего доброго, завоюют будущее. Они нашли пристанище на окраинах Петербурга. Что такой петербургский босяк - не мужик и не пролетарий - метит в хозяева земли, Блок понял еще давно:
Он-с далеких пустырей,
В свете редких фонарей.
Шея скручена платком,
Под дырявым козырьком
Появляется, улыбается.

Бунт шатает улицы революционного Петербурга. На улицах - черный вечер и белый снег. По улице идут двенадцать красногвардейцев, души которых вросли в неистовый ветер. Их внешний облик очерчен всего двумя-тремя резкими, но зато предельно выразительными взмахами слова:
В зубах-цигарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Винтовок черные ремни,
Кругом-огни, огни, огни...
Заставляя человека с ружьем, в помятом картузе и с цигаркой в зубах повиноваться себе, некто "незримый" переплавляет злобу и гнев в революционную волю. Мотив революционной воли проходит сквозь всю поэму:
Товарищ! Гляди




 






В оба!
Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Вперед, вперед, вперед.
Рабочий народ!

И вдруг мы видим, что сквозь злобу и гнев, сквозь метель и ветер, сквозь ненависть и кровь бунтари идут... к Иисусу Христу, который стоит впереди, с красным флагом в руках:
... Так идут державным шагом,-
Позади-голодный пес.
Впереди-с кровавым флагом,
И за вьюгой невиди€м,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз-
Впереди-Исус Христос.
Так неожиданно и странно заканчивается эта поэма, врезанная в метель и ветер. Стихией руководят и жажда преобразования земного шара, и вера в то, что к этой обновленной земле можно прорваться через огонь и дым, через кровь и огонь. Чем сильнее страсть к разрушению, которой предается русский мужик и русский мастеровой, тем величественнее и прекраснее должен быть мир новый, тот, что будет воздвигнут на пепелище. Революция явилась для России и саморазрушением, и самосожжением. Тяга к самосожжению вызывается безумной верой в то, что на обугленных развалинах могут возникнуть новые миры.

Блок одно время тоже верил в то, что огонь может быть и целительным, и очищающим: "Переделать все: устроить так, чтобы все стало новым. Чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала бы справедливой, веселой и праздничной жизнью... И вот задача русской культуры- направить тот огонь на то, что нужно сжечь: буйства Стеньки Разина и Емельяна Пугачева превратить в волевую музыкальную волну; поставить разрушению такие преграды, которые не ослабят напор огня, но организуют этот напор. Организовать буйную волю, ленивое тление, в котором таится возможность буйства, направить в распутинские углы души и там раздуть его костер до неба, чтобы сгорела хитрая, ленивая, рабская плоть". В центре "Двенадцати" - преступление Петрухи, маленькая ночная трагедия, разыгравшаяся на улицах революционного Петрограда.

Но целое познается по части; душа Петрухи становится душой метельной, опьяневшей от крови России. Ночная трагедия разрастается в трагедию России и ее истори ческих судеб. Трагедия красногвардейца, который расстрелял свою любовь,- самый напряженный мотив поэмы "Двенадцать". Мятежная стихия претворяет страсть в преступление. Но эта поэма построена Блоком так, что трагедия красногвардейцев воспринимается нами как трагедия России и русского народа.