В романе «Возвращение на родину», как и во всех «романах характеров и среды», патриархальная сельская среда и капиталистический город предстают как контрастные и враждебные начала. Сквозь человеческие судьбы проступают социальные процессы, а события нередко развертываются на величественном «фоне» и с ним соотносятся. Эгдонская вересковая степь, точнее сказать, Эгдонская пустошь, где происходит действие романа,— «от века нетронутая земля», изначальное: Природа и Вечность. Д.-Г. Лоуренс в «Этюде», большом исследовании, посвященном Томасу Гарди, отмечал эту важную особенность его романов — события в них происходят на величественном фоне, это «придает им особое очарование». Клайм Ибрайт покидает Париж не из чувства неприятия цивилизации, в меру своих сил и возможностей он приобщился к достижениям цивилизованной мысли, духовной и материальной культуры, должным образом оценил и воспринял их.

Он оставляет Париж по нравственным причинам, не приемля и осуждая сосредоточенные в цивилизованном центре паразитизм, тщеславие, фальшь и суетность. Он возвращается в Эгдон, движимый социально-нравственной идеей культурного миссионерства, «идет в народ», чтобы его просвещать и воспитывать, поднимать просвещением к лучшей жизни, толкая мысль из мрака невежества к свету знания. Опыт «возвращения» оказывается для Клайма печальным, он отмечен тягостными переживаниями и трагическими событиями. Не потому только, что просветительский замысел его не удался, так как был утопичен, 249 и даже не столько из-за этой неудачи. Сам характер личности Клайма, особенно две ее черты осложнили его возвращение, сделали его проблемой: уровень сознания героя, отдаливший его от эгдонской среды, и своеобразие его эмоционального пристрастия к Эгдону. Как ни близок Клайм родному краю, являясь его «созданием», он возвращается в него не прежним аборигеном. Между ним, «блудным сыном» Эгдона, и средой его постоянных обитателей пролегла полоса духовного отчуждения; она пролегала и раньше, но теперь обрисовалась отчетливо. Предел несовместимости Клайма с Эгдоном, не только с его обитателями, глубже и нагляднее всего проявляется в его стихийных порывах, в избирательных свойствах и наклонностях его чувств.

Их противоречия, несогласованность их устремлений ведут его к непоследовательным решениям и поступкам, предрешают драматизм его переживаний и трагический исход событий. Казалось бы, все враждебное Эгдону должно отталкивать Клайма или хотя бы вызывать в нем настороженность, защитную реакцию. В романе только одно лицо — Юстасия Вэй — выражает проникнутое ненавистью неприятие Эгдона. Она не скрывает своей вражды и презрения к Эгдону, своей восторженности и преклонения перед Парижем. Однако это не мешает Клайму именно ее выделить как родственную себе душу, отвечающую заветным его желаниям, полюбить ее, предпочесть другой возможной союзнице — Томазин, которая не мыслит себя вне Эгдона, живет с ним в мире и согласии. Клайм предпочитает Юстасию, избирает ее по принципу контраста, который бывает дороже сходства. Ему мил этот выбор не потому, что он восполняет недостачу, компенсирует нечто. Для этого выбора подготовлена почва: в сознании самого Клайма укоренились контрасты, он далеко не весь с Эгдоном. Он покинул его и переменил на Париж по внутренним мотивам, испытав недовольство своим положением, потребность продвижения, приобщения к прогрессу.

 




Жизнь в Эгдоне стала казаться ему «достойной презрения», им овладела «охота к перемене мест», по-своему романтическая, но без отвлеченностей, — его манил не цыганский табор, он отправился не в «поисках уголка для оскорбленного» чувства и не с целью рассеяться в передвижении, но по определенному маршруту и с единственной целью — переместиться в место, обладающее условиями для достойного существования — в пределах понимания, доступного Клайму. Опыт пребывания в Париже— в качестве заведующего большим ювелирным магазином — восстановил в Клайме — и тоже по контрасту— живую память о родном крае. Со временем на него «все чаще стало находить уныние», — обнаружился признак недовольства собой, признак неудовлетворенности своим существованием, произведенной переменой и достигнутым результатом. Возникло характерное психологическое состояние — Клайм выразил недовольство неподвижностью, испытал потребность перемены, приобщился к прогрессу, столкнулся с его противоречиями, ощутил их борьбу в самом себе и не знает, как обрести равновесие.

Без Эгдона в душе Клайм уже не Клайм. Личный опыт, время, проведенное в Париже, побуждает его осмыслить пройденный путь, понять, что нельзя легкодумно поддаваться стихийной волне и безнаказанно отклоняться от своего пути, изменять себе. Однако одуматься и учесть исходное не означает повторять пройденное, ни вне себя, ни в себе самом. Клайм не может приостановить движения, неизбежных перемен, да и сам стремится к ним. И вот тут на его решения и поступки начинает оказывать особое воздействие его эмоциональное пристрастие к Эгдону.

Клайм счастлив в момент своего возвращения на родину, счастлив согласием, которое наступает при встрече живущих в нем впечатлений и их первоисточника, он рад тому, что родная ему Эгдонская вересковая степь была и осталась «от века нетронутой землей». Здесь «некогда блуждал легендарный король Уэссекса Лир», здесь начиналась история Англии как единого национального целого, он вернулся к истокам и нашел их в неизменном состоянии. Он рад этому, и в этой его радости обнаруживается особое чувство: «какое-то варварское удовлетворение». Сказано автором необычно, но точно, и это точное наименование психологического состояния Клайма существенно для понимания его характера и его судьбы. «Варварское удовлетворение» — свидетельство атавизма в продвинувшемся сознании Клайма. Появление этого чувства в комплексе переживаний при «возвращении» многозначительно — оно не остается нейтральным и бездейственным.

Оно оказывает воздействие на судьбу Клайма Ибрайта, и ее трагизм напоминает, что в «той же от века нетронутой земле» при разбушевавшейся стихии раздавались безумные стенания шекспировского короля Лира. Упоминание шекспировских героев, цитаты из Шекспира, а также из античных трагических поэтов нередкое явление в произведениях Гарди. Это одно из очевидных свидетельств его связи с классической традицией. Литературные реминисценции у Гарди не заменяют реальный опыт, а дополняют и проясняют его, протягивают нити к опыту прошлого, устанавливают с ним связь, чтобы оттенить и в исторической перспективе осмыслить текущие явления. Гарди передает сложные психологические процессы, вызванные переходным временем. Он отмечает противоречивые движения чувств, указывает на значение эмоциональной сферы, ее тончайших оттенков для душевного состояния, решений и поступков, для индивидуальной судьбы. Углубленный интерес к психической жизни — общая черта современной Гарди литературы. Джордж Мередит, Самюэл Батлер, Генри Джеймс сосредоточивают творческие усилия на психологическом анализе и заняты поисками новых форм для его художественного выражения.