Какой бы широтой и неопределенностью ни отличалось это понятие, оно обозначает реальные, повторяющиеся, разумеется, не однородные, состояния в развитии общества. Всякий отрезок истории являет или таит перемены, нет совершенно неподвижных десятилетий, но переходный период обнажает кризис и демонстрирует сдвиги. Диккенс и Теккерей, великие предшественники Гарди, писали не только в иной период, более ранний, они не принадлежали собственно переходному времени. Томас Гарди начал писать и выпустил все свои романы в последнюю треть века, когда в Англии не только наметились новые сдвиги, но и многое решительно переменилось. Тот строй представлений, который обозначали привычным наименованием «викторианство», дал трещину по фасаду, и даже сочувствующий, но не ослепленный взор не мог не замечать ее. Мередит, Батлер, а вслед за ними Гарди оказались в ряду первых выдающихся английских писателей, кто отразил это переходное состояние. Ряд этот не был однородным.

Особая позиция Томаса Гарди определялась связью с сельской трудовой Англией и с тремя десятилетиями XX века. В творчестве Томаса Гарди сошлись многие «концы» и «начала» литературного процесса переходного времени.

 




В ранние годы жизни Томасу Гарди казалось, что все вокруг находится в состоянии нетронутости, покоя, внутренней гармонии. Отчий дом, маленькое селение Хайер-Бокэмптон, в котором он родился (2 июня 1840 г.), примыкающая к нему вересковая пустошь и близлежащий лес, точнее, остатки некогда большого леса, — все представало ему в неизменном и давнем облике, будто вовсе не задетом временем. ...Дрок и вереск, Казалось, занимают все пространство Нетронутой земли. И лишь репейник Кивнет издалека один другому. Дуб Раскинулся, поднявшись из зерна, Тому сто лет оброненного птицей. Так писал он в самом раннем из сохранившихся стихотворений («Родное»), полный идиллической восторженности, передавая состояние своей слитности с устойчивым окружением. И тут же, в последующих строках, он говорит о быстротечном времени и неотвратимых переменах. Однажды, «в дни давно минувшие», когда еще была жива его бабка и водила его гулять, он спросил ее, как все выглядело в годы ее юности, и услышал: «Пятьдесят лет прошло с тех пор, дитя мое, и все переменилось». Память удержала эти слова, они, видимо, поразили детское сознание: Гарди пишет лаконично и многозначительно: «Ответ я запомнил».

Неподвижность среды и созерцательный покой в условиях «быстротекущей жизни» чреваты драматическими последствиями — эта мысль соединяется у Гарди с элегической груствю и негодованием и как их психологический источник не покидает его творческое воображение. За пятьдесят лет «все переменилось», и однако, в Хайер-Бокэмптон «перемены» не сломали традиционного порядка жизни и прошлое с его мощными корнями проглядывало сквозь подновленный облик земли и быта. Лес отступил и поредел, на диких косогорах, некогда покрытых кустами дрока и терна, разрослись сады и огороды, но деревня осталась деревней, сохраняя приметы далекой старины. Соседняя вересковая пустошь уже не кишела змеями, однако мать Томаса с тревогой вспоминала случай, когда в колыбели будущего писателя, на груди спящего сына, она увидела свернувшуюся змею. Общий вид, дух и склад жизни изменились в ХайерБокэмптон, но не настолько, чтобы образовалась брешь между привычным вчера и движущимся сегодня.

Многие старинные обычаи и обряды еще сохранялись в округе, они хорошо запечатлелись в памяти Гарди и живо напоминают о себе в его книгах, особенно в ранних. Мальчишкой на сельских свадьбах и празднествах нередко до предрассветного часа — он с увлечением играл на скрипке, продолжая любительскую традицию отца и деда, о которой с веселым и лукавым юмором рассказано в романе «Под деревом зеленым».