Эпизоды романа, рисующие пребывание Бельтова в городе NN. и его пролог, где изображается пребывание Круциферского в усадьбе Негрова, Герцен осложнил подробно написанными предысториями («биографиями») главных героев, а также и «биографиями» их родителей. Эти биографические склонности Герцена - не результат его случайных, личных увлечений, но выражение его понимания изображаемых характеров. Писатель стремится в самом тексте романа распутать и разъяснить «паутину повседневных отношений», которая опутывала характеры его героев. В этих разъяснениях у Герцена проявляются то круповский «антропологизм», то социологические прозрения Бельтова. И последние берут верх. Судьба героев романа определяется в конце концов не их наследственными свойствами и связями, а их столкновением с властью дворянско-чиновничьего «Голиафа».

Обилие и подробность биографий героев, составляющих вместе с прологом большую часть произведения, не изменяют его жанра. «Кто виноват?» остается романом. Однако это роман своеобразного стиля, имеющего немало общего со стилем «Евгения Онегина» и «Героя нашего времени» и вместе с тем вполне оригинального.

Изображая в характерах главных героев преимущественно умственную рефлексию, Герцен и сам полон ею. Весь его роман пронизан той «глубокой субъективностью», о которой писал Белинский, оценивая «Мертвые души». Но субъективность Герцена особого рода. Это - не пафос юмора, озирающего жизнь «сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы». Это - пафос горьких и насмешливых размышлений об обстоятельствах русской жизни. Повествуя, Герцен «переживает беспрерывно прошедшее и настоящее» своих действующих лиц, «ищет оправданий, объяснений, доискивается мысли, истины».

Характерная особенность художественной мысли Герцена состоит в том, что эта мысль осознает себя стоящей неизмеримо выше своего предмета и как бы снисходит до него. Заключая в себе романтическую одушевленность, герценовская мысль вместе с тем полна иронии, настолько живой и активной, что в изображении жизни она всюду получает преобладающее значение. А подчас ирония Герцена становится даже самодовлеющей и перерастает в склонность к остроумию, часто очень меткому, но иногда и не оправданному сущностью изображаемых характеров. Это и было отчасти причиной того, что ирония Герцена не переросла по-настоящему в сатиру в образах отрицательных героев. За эту склонность к излишнему остроумию упрекал Герцена Белинский. Иногда она, давала также повод для резких выпадов со стороны враждебной автору критики.



 





Все это отразилось и на речевом строе романа. В нем с особенной силой и блеском выразилась способность Герцена к широким обобщениям, не умещающимся в границы сюжета, его склонность к неожиданным и часто парадоксальным историческим сближениям и параллелям, в которых проявлялась его богатая и разносторонняя эрудиция, его умение заострить мысль метким сравнением, изящным афоризмом, язвительным каламбуром. Недаром Белинский сравнивал талант Герцена с талантом Вольтера.

Подобно Вольтеру, Герцен был больше теоретиком, нежели художником. В отличие от ранних, романтических произведений, в которых его интересовали идейные позиции героев, но не их характеры, он стремится теперь углубиться в характеры своих героев и разгадать обстоятельства, их породившие. Но при этом он не столько воспроизводит характеры во внутренней логике их действий и переживаний, сколько размышляете ней и заставляет размышлять самих героев. Поэтому резкое и в своей крайности несправедливое мнение Белинского, будто в романе Герцена есть «мастерской рассказ, но нет и следа живой поэтической картины» , все же заключает зерно истины.

Со всеми этими особенностями своего содержания и стиля роман Герцена вошел в историю русской литературы как произведение, отразившее новый момент в развитии передовой, революционной мысли. Выпущенный в печать полностью отдельной книжкой - приложением к первому номеру «Современника» за 1847 г., роман Герцена был воспринят читающей публикой как одно из крупнейших произведений уже сложившейся и быстро набиравшей силы «натуральной школы». И даже некоторые ее враги были вынуждены признать неоспоримые достоинства романа.

В. Майков, например, считая Герцена человеком «по преимуществу мыслящим, следовательно, рожденным для науки», подчеркивая, что он «несравненно более поражает умом, чем художественностью», тем не менее писал: «Беллетрист в истинном смысле слова, Протей между беллетристами у нас один: автор романа «Кто виноват?»…»2. Даже такой реакционный журнал, как «Сын отечества», дал роману подробную и сочувственную оценку, назвав его автора «оригинальным… блистательным талантом, который должен идти и развиваться своим собственным путем». Даже Шевырев, особенно враждебно встречавший все успехи передового литературного движения, готов был признать в Герцене «живой, замечательный ум», хотя и утверждал, что его «личность, излишне развитая во вред русским понятиям… вредит ему самому и его произведениям». Прямое неудовольствие вызвал у Шевырева язык романа Герцена, и он составил в полемических целях специальный «Словарь солецизмов, варваризмов и всяких «измов» современной русской литературы».