В «Сказке о том, по какому случаю Коллежскому Советнику Ивану Богдаиовичу Отношению не удалось в Светлое Воскресение поздравить своих начальников с праздником» происходят не менее странные вещи. Иван Богданович Отношение, начав вместе с тремя своими сослуживцами играть в карты, уже не может прекратить игру. Проходит ночь, наступает утро, пора идти в церковь. Игроки хотят встать, « тут-то было: они приросли к стульям; их руки сами собою берут карты, тасуют, раздают; их язык сам собою произносит заветные слова бостона...».

Проходит заутреня, проходит обедня; давно наступило то время, когда чиновники обязаны нанести визит своим начальникам. Но они не могут закончить игру: тела не повинуются им, руки сами собою продолжают сдавать карты. «Наконец догадался один из игроков и, собрав силы, задул свечки: в одно мгновение они загорелись черным пламенем; во все стороны разлились темные лучи и белая тень от игроков протянулась по полу; карты выскочили у них из рук. Дамы столкнули игроков со стульев, сели на их место, схватили их, перетасовали,— и составилась целая масть Иванов Богдановичей, целая масть Начальников Отделения, целая масть Столоначальников, и началась игра, игра адская...»

Силой фантазии автора реальный мир в одно мгновенье сменяется своего рода «антимиром», где свечи горят черным пламенем, а тени, наоборот, имеют белый цвет; где карточные персонажи ведут самостоятельную жизнь, а люди превращаются в плоские картонки и ими играют в карты. Впрочем, игру ведут только Дамы: «...Короли уселись на креслах, Тузы на диванах, Валеты снимали со свечей, Десятки,— словно толстые откупщики,— гордо расхаживали по комнате, Двойки и Тройки почтительно прижимались к стенкам».

В финале сказки фантастическое, странное опять уступает место правдоподобному, обыкновенному. «Не знаю,пишет В. Одоевский,—долго ли Дамы - били об стол несчастных Иванов Богдановичей, на них углы, гнули их в пароль, в досаде кусали зубами и бросали на пол...
Когда матушка; Ивана Богдановича, тщетно ожидавшая его к обеду, узнала, что он никуда не выезжал, и вошла к нему в комнату,— он и его товарищи, усталые, измученные, спали мертвым сном: кто на столе, кто под столом, кто па стуле...
И по канцеляриям долго дивились: отчего Ивану Богдановичу не удалось в Светлое Воскресение поздравить своих начальников с праздником?»
В. Одоевский рассказывает о странных, фантастических происшествиях, случившихся с его героями. Рассказывает так, как будто все это произошло на самом деле. И в то же время в его сказках почти неизменно присутствует мотив, который заставляет читателя сомневаться в реальности описанного.

В «Сказке о мертвом теле...» Севастьяпыч беседует с явившимся к нему необычным просителем вечером, во время ужина, причем нехитрая его трапеза сопровождается обильной выпивкой. Заседатель и лекарь, когда Се-вастьяныч просит их вернуть тело его законному владельцу, советуют ему... протрезвиться. Таким образом, читатель, ознакомившийся со всей этой странной историей, остается в недоумении: случилось ли все рассказанное на самом деле или владелец тела всего лишь пригрезился нетрезвому Севастьянычу.

В столь же недоуменном состоянии находится читатель и после ознакомления со «Сказкой о том, по какому случаю Коллежскому Советнику Ивану Богдановичу Отношению не удалось в Светлое Воскресение поздравить своих начальников с праздником». Ведь поначалу повествование построено так, будто герои сказки из-за своего пристрастия к картам попали в руки дьявола, который не дал им вовремя закончить игру. А в конце сказки мамаша Ивана Богдановича застает его и его коллег спящими мертвым сном, и у читателя возникает мысль, что все описанное герою просто-напросто приснилось.



 







Подобного рода неясность, неопределенность — характерная черта романтического гротеска. Писатели-романтики стремятся рассказать о чем-то странном, необыкновенном, стремятся показать вторжение в жизнь фантастического, чудесного и в то же время, как бы опасаясь, что читатель им не поверит, оставляют в повествовании такие мотивы, благодаря которым фантастическое и чудесное, вторгшееся в жизнь людей, можно истолковать как сон, грозы или бред сумасшедшего.

Произведения В. Безгласного были восторженно встречены молодым Белинским, который, разумеется, знал, что за этим псевдонимом скрывается В. Одоевский. «Во всех его созданиях,— писал критик,— виден талант могущественный и энергический, чувство глубокое и страдательное, оригинальность совершенная, знание человеческого сердца, знание общества, высокое образование и наблюдательный ум». Здесь же Белинский замечал: «Этот писатель еще не оценен у нас но достоинству и требует особенного рассмотрения, которым заняться теперь не позволяют мне ни место, ни время» '. Впоследствии критик действительно напишет специальную статью об Одоевском, к которой мы обратимся несколько ниже; а пока что отметим: Белинский с восторгом встретил «Пестрые сказки», хотя и по дал их развернутого анализа.

Названные произведения написаны живо, бойко, они легко читаются и имели в свое время немалый успех у публики. Характерная черта их состоит в том, что гротеск неизменно используется автором в сатирических и юмористических целях. Как известно, в идейно-литературной борьбе 30-х годов О. Сенковский занимал позиции консервативные, охранительные. Нередко он солидаризировался с такими откровенно реакционными деятелями, как Булгарин и Греч. Вот почему своими передовыми современниками О. Сенковский справедливо воспринимался как фигура одиозная. Соответственно оценивались и его сочинения, подвергавшиеся решительной критике со стороны Белинского, Гоголя и других представителей прогрессивного лагеря литературы.
Так, например, когда появились «Фантастические путешествия» О. Сенковского, Белинский зло издевался над автором этого сочинения: «...наш гениальный Барон Брамбеус своею толстою фантастическою книгою на смерть пришлепнул Шамполиона и Кювье, двух величайших шарлатанов и надувателей, которых невежественная Европа имела глупость почитать доселе великими учеными, а в едком остроумии смял под ноги Вольтера, первого в мире остроумца и балагура...»

Впоследствии П. Савельев в большой статье о Сенковском стремился взять его под защиту: «Упрекать автора в неуважении к науке, просвещению, человечеству, как делали некоторые, значило упрекать сатирика, зачем он не идеалист, и скептика за то, что он не верующий».

П. Савельев полагал, что «Фантастические путешествия» барона Брамбеуса — «остроумнейшее произведение в русской литературе, ...занявшее в ней то же место, какое занимают во французской „Жизнь Гаргаптюа" Рабле и в английской „Гулливер" Свифта»

Следуя примеру своих великих предшественников, Сеиковский-Брамбеус отправляется в путешествия, первое из которых именуется «Поэтическим путешествием по белу свету» и направлено на осмеяние тех литературных принципов, которые враждебны автору; здесь гротеска еще фактически нет. В следующем за ним «Ученом путешествии на Медвежий остров» высмеиваются схоласты от науки, которые принимают причудливый узор, образованный сталактитами на стенах пещеры, за древние иероглифы и быстренько «расшифровывают» их. При этом в повествование о современном «ученом» путешествии вторгается другой рассказ — фантастический, написанный в форме «Записок последнего предпотопного человека». Различные времена еще не сталкиваются здесь непосредственно; но они сопоставляются, сопрягаются, как бы намечая тот принцип пересечения времен, сочетания достоверного с фантастическим, который характерен для гротеска.

В последнем путешествии барона Брамбеуса — «Сентиментальном путешествии на гору Этну» — гротесковый принцип повествования получает четкое структурное осуществление. Разъезжая по современной автору Италии (действие происходит в 1829 году), барон Брамбеус оказывается возле горы Этны, на которую он и взбирается вместе со своими спутниками. Случайно провалившись в кратер Этны, барон попадает... в другой мир, расположенный на «внутренней» поверхности земного шара. В этом фантастическом мире люди ходят головами вниз, и все в их жизни противоположно обычаям и порядкам, характерным для «внешней» стороны Земли. Направляя своего героя в такой мир, где все «навыворот», О. Сенковский преследовал цели юмористические и сатирические. В целом ряде мест повествование его действительно принимает характер сатиры на пороки, присущие человечеству. И все же в целом его остроумие остается довольно поверхностным, не задевающим наиболее важных социальных и политических конфликтов времени. В конце концов барон Брамбеус вновь попадает из «подземного» мира в паяомный, вылетев вместе с камнем, за который он ухватил «и, через дымящийся Везувий и благополучно шлепнувшись на сиденье ехавшей по дороге коляски.