Жизненное поведение князя Мышкина определяется этой всесильной страстью сострадания. Он не верил в счастье Настасьи Филипповны с Рогожиным и вернулся в Петербург с готовностью жертвовать собою ради нее, но с ясным пониманием своего бессилия. Возвращаясь в Петербург, он руководствовался только идеей сострадания, а не личным чувством к Аглае, не мечтой о «новой заре», которая в нем упорно жила. «Да, для нее,- тихо ответил князь, грустно и задумчиво склонив голову и не подозревая, каким сверкающим взглядом глянула на него Аглая…». При всей самоотверженности и нравственной безупречности князь Мышкин нуждался в поддержке, в понимании, в том, чтобы кто-то разделил муки его. Свет такого понимания он нашел в Аглае, дерзкой, капризной красавице.

Она сама добра и полна высоких устремлений и приняла в «бедном рыцаре» человека, способного, во-первых, «иметь идеал, во-вторых, раз поставив себе идеал поверить ему, а поверив, слепо отдать ему свою жизнь». Любовь Мышкина к Аглае - это естественное влечение, в котором так гармонически и радостно выражалось его личное начало. Накануне свидания с Аглаей Мышкин признается Рогожину: «Я без тебя не хочу мою новую жизнь встречать, потому что новая моя жизнь началась!». Мышкин, «положительно-прекрасный человек», живет по законам человеческой натуры: в любви к женщине находит блаженство, счастье и упоение, потому что в этой любви удовлетворялись потребности, связанные с его раздельным «земным» существованием, с его личным сознанием. Но вместе с тем, как пишет А. П. Скафты-мов: «Любовь киязя к Аглае обставлена автором, как выражение высшего платонизма, и, конечно, это не случайно: в теме жажды прощения любовь и могла быть представлена только как высшее духовное очищение, о котором томится и тоскует всегда нечистый и слабый человек»7.

Жизнь принимается князем во всех ее проявлениях. В чувстве любви раскрывается нравственное содержание его сознания, но в практике переживаний пет и тени религиозно-нравственного аскетизма.

Острое сострадание и личное увлечение Настасьей Филипповной на первых порах, объяснение в любви и предложение па вечере по случаю ее именин - поступок, совершенный свободно, с неизбежностью включившийся в цепь причин и следствий. Роковая ошибка породила непоправимые результаты. Подсознательно князь Мышкин остро ощущал свою вину перед этой женщиной, в которой он так неосторожно обострил до предела внутренние неразрешимые противоречия - жажду любви и прощения и неспособность их принять. Заснув на «зеленой скамейке» в ожидании Аглаи, князь видит сон: пришла к нему женщина. «Сердце его замерло; он ни за что, ни за что не хотел признать ее за преступницу; он почувствовал, что тотчас же произойдет что-то ужасное, на всю его жизнь».


 



Он знал каким-то шестым чувством свою вину и ждал возмездия. Сопровождая Аглаю, устремившуюся на свидание с соперницей, князь Мышкин испытывал страх. «И опять - «эта женщина»! Почему ему всегда казалось, что эта женщина явится именно в самый последний момент и разорвет всю судьбу его, как гнилую нитку?» Он «самой Настасьи Филипповны боялся». В самый решительный момент свидания она напомнила: «Да не ты ли же, князь, уверял, что пойдешь за мною, что бы ни случилось со мною, и никогда меня не покинешь; что ты меня любишь, и все мне прощаешь, и меня у… ува… Да, ты и это говорил!» (8; 474). Князь пожалел «несчастную» и навсегда потерял Аглаю. Оказавшись женихом Настасьи Филипповны и переживая трагедию разрыва с любимой женщиной, с Аглаей, князь Мышкин в смятенном душевном состоянии на упреки Евгения Павловича отвечает: «Вы ужасно поразили меня… И неужели у ней и теперь такое лицо, как тогда, когда она выбежала? О да, я виноват! Вероятнее всего, что я во всем виноват! Я еще не знаю, в чем именно, но я виноват…». К этому осознанию своей вины князь пришел в результате трагического для пего разрыва с Аглаей.

Мышкин не хочет быть соперником Рогожина и объясняет ему, что Настасью Филипповну любит не любовью, а жалостью. В чувстве к «безумной» нет страсти, но сердце его «навсегда пронзено» ее прекрасным и страдающим лицом. «В самом лице этой женщины всегда было для него что-то мучительное; князь, разговаривая с Рогожиным, перевел это ощущение” ощущением бесконечной жалости, и это была правда: лицо это еще с портрета вызывало из его сердца целое страдание жалости; это впечатление сострадания и даже страдания за это существо не оставляло никогда его сердца, не оставило и теперь» (8; 289). Однако этим объяснением он не снимает враждебности Рогожина, который ответил очень метко: «…жалость твоя, пожалуй, еще пуще моей любви». Даже в самой мышкинской жалости Рогожин видит не бесстрастие, а тоже проявление личностного начала. Верно заметил А. Л. Волынский: «Конечно, эта «жалость» не безличная, не бесцветная, а восторженная, нежная и могучая, как хорошо понимал это Рогожин».

Затаенная ревность Рогожина имеет основание, и все старания князя потушить пожар бесплодны. Он понимает, конечно, что в чувстве князя нет страстного стремления к обладанию. Но исступленная жалость Мышкина оскорбляет Рогожина, как и духовная близость к ней. «Его мучит духовная далекость от Настасьи Филипповны, его мучит духовная близость между нею и князем», - как заметил Берковский.

В чувстве Мышкина к Настасье Филипповне Рогожин уловил высокую одухотворенность, которой не было в его слепой страсти к ней, имевшей характер разрушительной злобы. Недаром уже после первой встречи с Рогожиным в вагоне поезда Мышкин проницательно предвидит катастрофу: если бы он женился на Настасье Филипповне, то «через неделю, пожалуй, и зарезал бы ее». В страсти Рогожина преобладает личное начало, и потому в его отношениях к Настасье Филипповне нет жалости, нежности и вообще человеческого содержания. «Никакой такой во мне нет к ней жалости»,- признается он Мышкину, сравнивая свое и его чувство к ней.

А между тем Рогожин способен был к нравственному и культурному росту. Под воздействием Настасьи Филипповны он обратился к книге. На столе у Рогожина князь заметил две-три книги, одна из них, «История» Соловьева, была развернута и заложена закладкой. В связи с этим очень примечательны рассуждения про себя князя Мышкина «Гм, Рогожин за книгой, - разве уж это не «жалость», не начало «жалости»?.. Нет, это поглубже одной только страстности». Верно заметил Волынский: «Какая удивительная свежая черта в романе: для этой цельной натуры чтение является, в данном случае, делом спасительным, в самом широком и глубоком смысле этого слова. «Чтение книжное - подвиг благочестия», - говорит Буслаев относительно людей старого времени». Любовь Рогожина к Настасье Филипповне в потенции является источником роста и могла быть, следовательно, источником радости и счастья.

«Каждому твоему слову верю и знаю, что ты меня не обманывал никогда и впредь не обманешь; а я тебя все-таки не люблю», - говорит Рогожин Мышкину. Их разделяет Настасья Филипповна, но в сфере духовной они сходятся потребностью веры. Рогожин ищет бога в те минуты, когда в нем затихают бури страсти. В моменты самых злых порывов Рогожин ощущает в себе движение нравственного чувства, борется с собою, братается с Мышкиным, меняется крестами, подводит его под благословение старушки матери.