Загадка двух этих совершенно различных женщин од-па: и княгиня Р., и Одинцова - люди сердечной стихии, разум не властен над их поступками, их индивидуальное «я» -игрушка в руках владеющих ими жизненных сил. «Они играли ею, как хотели; ее небольшой ум не мог сладить с их прихотью», - сказано о княгине Р. «Ее сомнения не утихали никогда до забывчивости и никогда не дорастали до тревоги… Собственно, ей ничего не хотелось, хотя ей казалось, что ей хотелось всего, сказано об Одинцовой. Характеры княгини Р. и Одинцовой восходят к вечным Природным качествам души. Это не только «частные» лица; в романе даются их социальные характеристики, по они не покрывают всей сложности внутреннего мира героинь.

Социальность охватывает лишь внешнюю жизнь княгини Р. и Одинцовой: светскую беззаботность одной и аристократическую чопорность другой. Говоря словами Тютчева, светскость и аристократизм здесь как «златотканный покров» над «бездной безымянной». По ночам княгиня «плакала и молилась… или сидела, вся бледная и холодная, над псалтырем. День наставал, и она снова превращалась в светскую даму». Такие же превращения случаются и с Одинцовой: «раздражительная свежесть ночи» заглянет в окно се уединен пой комнаты, героиня услышит ее «таинственное шептание», и с уст холодной аристократки едва не сорвется любовное признание.

Любовь в описании Тургенева - первая и едва ли не самая глубокая жизненная тайна. Прелость ее и трагизм в поэтическом ощущении непостижимой, недосягаемой красоты. Любовь Павла Петровича - это неудовлетворенное, томительное стремление познать ее загадку. Герою многое удается, «привыкший к победам, он и тут скоро достиг своей цели; но легкость торжества не охладила его. Напротив, оп еще мучительнее, еще крепче привязался к этой женщине, в которой даже тогда, когда она отдавалась безвозвратно, все еще как будто оставалось что-то заветное и недоступное, куда никто не мог проникнуть».

На фоне романтической любовной истории резким диссонансом вторгается в роман кичливая похвальба Базарова: «Нет, брат, это все распущенность, пустота! И что за таинственные отношении между мужчиной и женщиной?. «Нравится тебе женщина, …старайся добиться толку; а нельзя - ну, не надо, отвернись - земля не клином сошлась».

Дорого обойдется герою эта самоуверенность. Павел Петрович хоть «толку добьется» в базаровском понимании («мы физиологи»). Базаров же и толку не добьется, и отвернуться но сможет. Пока же он, как герой трагический, бросает вызов судьбе: «А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и когда ему эту карту убили, раскис и опустоши до того, что ни на что не стал способен.  Естественные науки, обожаемая Базаровым физиология бессильны перед драматическим финалом пушкинской поэмы:

 





    * И  всюду  страсти  роковые,
    * И от судеб защиты нет.

Дерзкий хохот героя над «сладостной мелодией» Шуберта тоже горько отзовется в его судьбе. Музыка вернется к Базарову и имении Одинцовой, но это будет не «Ожидание» Шуберта, а соната-фантазия Моцарта, «в которой, посреди пленительной веселости беспечного Напева, внезапно возникают порывы такой горестной, Почти трагической скорби». Музыка Моцарта повествует о судьбе самого Базарова, беспечно и весело шутившего над тайнами жизни, над ценностями культуры и внезапно познавшего горькие удары судьбы. Трагическая ирония жизни Базарова заключается в том, что стихии, которые осмеивает и отвергает герой, тем решительнее овладевают его собственной душой, чем более страстно и беспощадно его отрицание. Но герой не желает считаться ни с препятствиями, ни с голосом благоразумия, он до конца доводит все принятые решения, чем бы они ему пи грозили. В этой нетерпимости - истоки трагической вины. Прежде чем судьба начнет испытывать Евгения Базарова, в романе еще раз прозвучат укоры его прямолинейности, от лица Николая Петровича, обладающего редким чувством природы и поэзии. Как мы уже говорили, Николай Петрович на протяжении всей первой части романа пытается урезонить Павла Петровича, удержать его от крайних выпадов по адресу Базарова и Аркадия. Он вспоминает о собственной ссоре с покойницей матушкой, хочет уверить себя и брата, что ссоры между «отцами» и «детьми» неизбежны и вечны: «…Что делать? Пилюля горька - а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы, мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю». Как,  ни горько, Николай Петрович великодушно признает, что есть за детьми безусловное социальное преимущество: «Молодость? Нет: не одна только молодость. Не в том ми состоит это преимущество, что в них меньше следов барства, чем в нас?».

Живущее в человеке чувство сострадания Базаров в горькую минуту жизни склонен считать малодушием, слабостью, отрицаемою естественными законами природы. И тут он глубоко заблуждается. Ведь, кроме правды физиологических законов, есть правда другая - правда человеческой одухотворенной природности.  Мечты Николая Петровича, горестная и отрадная игра одиноких дум - прямой вызов приземлено базаровского взгляда на человека и природу. Мечты - не простая забава, а естественная потребность человека, сколь бы романтически дерзкими они ни казались, как бы далеко в заоблачные выси ни летала фантазия. Сама склонность к мечте - одно из могучих проявлений творческой силы человеческого духа, подвигающих к работе в храме природы, к практическому осуществлению самых фантастических па первый взгляд надежд.

Так встают на пути Базарова могучие силы красоты и гармонии, художественной фантазии, любви, искусства. I! одиннадцатой главе тургеневского романа эти силы дани Назарову последнее предупреждение: О, как Базаров посмеялся бы над ним, если б он узнал, что в нем тогда происходило! Сам Аркадий осудил бы иго. «Над чем посмеешься, тому и послужишь - горькую чашу этой мудрости Евгению Базарову суждено испить сполна.