Глубочайшее философское осмысление свободы дано в стихотворении 1828 г. «Анчар». В первой же строфе возникает образ «часового». Часовой стоит на границе, охраняет один мир от другого, особого мира, мира Анчара. Это мир абстрактного зла, ибо яд Анчара изливается вовне не из мести, а от переизбытка: «яд каплет сквозь его кору».
К нему и птица не летит. И тигр нейдет...

Зло Анчара - абстрактное зло, страшное самой своей беспричинностью. По сути, привычному человеческому миру противостоит антимир. Стихотворение построено на антитезе: первая его часть о самом «древе яда» отчетливо противопоставлена второй, сюжетной, которая начинается именно с подчеркнутого противопоставления: «но человека человек».

Посмотрите, в этой строчке намеренно убраны сословные перегородки: ведь перед лицом «антимира» и господин, и слуга, прежде всего — люди, которые должны бы вместе противостоять злу, идущему извне. И сила зла, сила Анчара именно в том, что перед ним не люди, а хозяева и рабы.




 





Одного лишь «властного взгляда» достаточно рабу, чтобы пойти на смерть и за смертью. Мы привыкли сочувствовать рабам и проклинать угнетателей. Есть ли сочувствие к рабу у Пушкина? Нет, «бедный раб», покорный взгляду царя и умирающий «у ног непобедимого владыки», вызывает скорее презрение. Он так же отвратителен поэту, как и его господин, ибо смирение раба, как и чувство вседозволенности, руководящее «владыкой», есть клеймо их духовного рабства. Ибо духовная свобода не имеет ничего общего ни со вседозволенностью, ни с безволием. Так, через духовное рабство, входит в мир людей яд

Анчара:
А царь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседям в чуждые пределы.
И свобода в понимании Пушкина обретает абсолютную самоценность, превышающую по значимости все сущее в мире:
На свете счастья нет,
Но есть покой и воля.