Любовные стихи писал и магистр Иоганн Вернер (Иоанн Вахрамей) Паус, немецкий ученый, руководивший школой, основанной пастором Глюком и переводивший полезные книги. Он же сочинял и официальные панегирики-оды царю и его родственникам и вельможам. Множество русских стихов религиозно-нравственного характера, переводов немецких церковных песнопений написал пастор Глюк. В.Н. Перетц, опубликовавший и исследовавший поэтические произведения Пауса и Глюка, показал, что они стремились перенести на русскую почву принципы немецкого стихосложения и писали тонические стихи различных размеров и разнообразного строфического рисунка; вот, например, начало оды Пауса на обучение царевича Алексея «Веселый и радостотворный звук пресветлейшей паре», написанной амфибрахием:

Преславные вещи в конце достизают,
В желаемый счастлив и добрый приклад.
Неблагополучная ся отлучают,
Понеже сам бог все управити рад.
Кто храбро трудится,
Тому укрепится
Ум, дух и рука;
Тот вся побеждает
И честь получает.
Корона в конце тому дарствуется.

Однако и плохое знание Глюком и Паусом русского языка, и малая распространенность их произведений, оставшихся неизвестными сколько-нибудь значительному кругу читателей, и самая отьединенность их творчества от русских традиций привели к тому, что их опыты не сыграли роли развитии русского стиха, оставшись экспериментами, чуждыми русским поэтам.

Между тем книжное стихотворство русских поэтов 1700–1720 годов и даже более позднее непосредственно продолжало традицию Симеона Полоцкого. Наиболее заметным произведением этой традиции была поэма Петра Буслаева «Умозрительство душевное, описанное стихами о преселении в вечную жизнь превосходительной баронессы М.Я. Строгановой», изданное уже в 1734 г. Продолжалось и сочинение панегириков царю по образцам поэзии конца XVII века. Это были произведения официальной поэзии, стремившиеся к приподнятости усложненного слога, риторически украшенные; авторами их были официальные и близкие к правительству лица, светские и духовные (ср. «Епиникион» Прокоповича).
Следует отметить также появление в петровское время нелюбовной личной интимной лирики.
Вот, например, застольная песня:

Для чего не веселиться?
Бог весть, где нам завтра быть,
Время скоро изнурится,


 






Яко река, пробежит:
И еще себя не знаем,
Когда к гробу прибегаем...
...Мудрость, разум, честь и слава,
Красота, сокровищи
Исчезают, яко трава,
Яко же сень наши дни.
Все, что время созидает,
Время также погубляет...

Стихотворство петровского времени следовало принципам вывезенной еще в XVII веке из Киева (а в конечном счете из Польши) силлабической системы стиха, т.е. не соблюдало определенных ударений, а довольствовалось свободным ритмическим движением стихотворных строф, оканчивавшихся рифмой. Даже силлабическое правило равносложности строф, т.е. принцип одинакового числа слогов в параллельных строчках, соблюдавшийся в официальной поэзии ученых стихотворцев, с легкостью и постоянно нарушался и в стихотворной драме, и в любовных песенках.

...Малый вор, куда ты ходишь?
Дай мне ренско с сахаром,
Брат Масальский, куда ты бродишь?
Поднеси нам всем кругом.
За здоровье, кого мы знаем!
Дай ему бог, что мы желаем.

«В этом стихотворении, – пишет В.В. Сиповский, – выразилась идеология новой жизни, это – гимн земной жизни. Это – радость человека, освободившегося от страха смерти, от мысли об ужасах последнего суда и загробных мук. Выражаясь языком раскольников, – это песнь в честь земного бога – Антихриста, который при Петре завладел окончательно Россией и загнал "последнюю Русь" в дикие углы России, на северные ее окраины».

Лирика петровского времени очень близка и по стилю, и по содержанию к стихотворной драме той же эпохи, в частности к монологам-ариям, в которых герои драматических пьес повествовали о своих любовных чувствах. Стихотворные «арии» о любви обильно вставлялись и в прозаические повести начала XVIII столетия.