Его стихи чужды холодной, декоративной роскоши, придавшей мертвый блеск стихам многих декадентов. Особенно интересны: в этом смысле элегии «Я отыскал сокровища на дне» и «О полдень, ты идешь в мучительной тоске». Их стиль напоминает о пушкинской сдержанности в выборе красочных эпитетов, но она сочетается с умением передать пленительную силу жизни, позволяет насладиться безыскусственной красотой: поэт, отыскавший на морском дне «прозрачную медузу», хочет растворить свою печаль в солнечном просторе, отраженном ее «зеленым хрусталем»:

    * В раскрывшихся глазах мелькают только птицы,
    * И пена облаков, и золотая даль.

На сходном поэтическом восприятии берега моря основана вторая элегия. И «берега пустые», и «лодки белые», и «сети золотые», «синие сумерки», «ветер, пахнущий смолой и свежей рыбой», его «влажная ладонь»-все детали картины в чисто реалистическом плане передают приметы, цвета и запахи увиденного поэтом. Причем состояние природы («О полдень, ты идешь в мучительной тоске», «в синих сумерках ты душен и тяжел») почти незаметно для глаза создает настроение «светлой грусти», наиболее характерное для лирики молодого и в плане творческом в те годы одинокого поэта. На почве презрения к буржуазному городу возникли стихотворения «Порт» и «Дерибасовская ночью», но крупным недостатком поэзии Багрицкого этих лет было отсутствие социальной глубины и мысли о судьбах людей в современном мире. Своего героя Багрицкий в то время еще не нашел. Тревожный трагизм городского пейзажа, с каким мы встречаемся у Маяковского:

    * А там, под вывеской, где сельди из Корчи
    * Сбитый старикашка шарил очки
    * И заплакал, когда в вечереющем смерче
    * Трамвай с разбега взметнул зрачки

Багрицкому чужд в эти годы. «Адище города» Маяковского говорит о господстве буржуазного города (с его трамваями, поездами, автомобилями) над погибающей и никому по нужной природой, и это вызывает у автора горечь и боль:

    * Крикнул аэроплан и упал туда,
    * Где у раненого солнца вытекал глаз.
    * …А за солнцами улиц где-то ковыляла
    * Никому не нужная дряблая луна.

Пародия Багрицкого «Дерибасовская ночью» построена по принципу уподобления того, что вызывало ужас и чувство беззащитности  человека у Маяковского, наиболее смешным в своем уродстве явлениям или неодушевленным предметам. Маяковский:

    * Рыжие дьяволы, вздымались автомобили,
    * Над самым ухом взрывая гудки.
    * Багрицкий:
    * И автомобили, как коты с придавленными хвостами,
    * Неистово визжат: «Ах, мяу! мяу!».
    * …И красно-рыжие трамваи, погромыхивая мордами,
    * По черепам булыжников ползут на роздых.


 





Пародийный характер этих строк вполне очевиден. Но одним этим дело не ограничивается. Уродливая деформация природы в пародиях Багрицкого, как и в ранних трагических стихах Маяковского, имеет обличительный смысл: пороки городской жизни не только оскверняют соприкасающихся с ними людей, они искажают чистые краски неба и спокойный свет звезд. Отношение Маяковского к природе было тогда очень сложным. В некоторых его стихах выразился протест поэта, влюбленного в землю и знающего жизнь природы, против «смертного приговора» природе со стороны футуризма:

    * Земля!
    * Дай поцелую твою лысеющую голову
    * Лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот.
    * Дымом волос над пожарами глаз из олова Дай обовью я впалые груди болот.
    * Или:
    * Послушайте:
    * Ведь, если звезды зажигают
    * Значит - это кому-нибудь нужно?

Трагедийное освещение природы в «урбанистических» стихах Маяковского было первым, вероятно, еще пе осознанным выражением протеста против футуристического насилия над искусством. Ирония Багрицкого, наблюдавшего за «изобретениями» футуристов со стороны и с явной насмешкой, относилась к восприятию природы людьми, развращенными буржуазным городом:

    * Дегенеративные тучи проносятся низко,
    * От женских губ несет копеечными сигарами,
    * И месяц повис, как оранжевая сосиска,
    * Над мостовой, расчесавшей пробор тротуарами.
    * «Дерибасоеская ночью»
    * По липким рельсам ползут паровозы,
    * Отирая платками дыма вспотевший лоб,
    * И луна, как вампир с прогнивающим носом,
    * Злорадно усмехаясь, сосет телеграфный столб.
    * («Порт», 1015)

Такому намеренному опошлению природы в пародийных стихах, которые Багрицкий не подписал своим постоянным псевдонимом , резко противостоят картипы светлой и радостной природы в пейзажной лирике Багрицкого предоктябрьских лет. Лучшие из стихов этого рода - две «Осени» - решают одну и ту же тему в разных манерах: «Осень» 1915 года - во фламандском стиле, «Осень» 1916 года - в духе народных сказок. Так, на пути выработки самостоятельной поэтической системы, в своей основе враждебной футуристической «технизации» природы, у Багрицкого возникает интерес к фламандской живописи и поэзии. Он получит настоящее развитие после революции и сохранится на всю  жизнь. Этот  интерес  обострит  внимание художника к традициям русского и украинского искусства, родной природе и крестьянской жизни, увеличит живописную силу стиха и свяжет революционную романтику советской поэзии с гуманистическим искусством минувших эпох.

С юношеских лет Багрицкий отлично знал технические секреты декадентской поэзии и не раз доказывал свою способность искусно применять «приемы», характерные для различных его течений. Том более важно, что, преодолевая известное влияние декадентства, во фламандском искусстве он нашел много близкого и необходимого для себя как художник. К многокрасочному колоризму в эти годы Багрицкий стремился постоянно. Его жизнелюбивому таланту было очень близко светлое искусство высокого эллинизма, буйная красочность и гармоническая композиция картин Рубенса. Еще ближе была жанровая живопись Якоба Иорданса, свободная от парадного великолепия монументально-героической манеры его учителя (Рубенса), и реалистические картины сельской жизни Давида Тенирса, насыщенные светом и согретые любовью к национальному ландшафту.