Для того чтобы постигнуть подлинную истину, писатель должен за обыденной, осязаемой действительностью разглядеть другую, скрытую; он должен выявить эту действительность, сделать ее видимой. Вот здесь - то и приходят на помощь писателю - реалисту вымысел, различные формы сатирического преувеличения.
Возвращаясь вновь к образу Феденьки Кротикова, Щедрин разъясняет, что ему пришлось долго и внимательно присматриваться к реальному Феденьке, чтобы понять его подлинную сущность. И далее писатель раскрывает сам процесс своего творчества. Разумеется, реальный Феденька, голова которого полна совершенно фантастических «бредней», старается скрыть их. «...Но я ловлю его па полуслове,— говорит Щедрин,— я пользуюсь всяким темным намеком, всяким минутным излиянием, и с помощью ряда усилий вступаю твердой ногой в храмину той другой, не обыденной, а скрытой действительности, которая одна и представляет верное мерило для всесторонней оценки человека. Не знаю, в какой степени усилия мои увенчаются успехом, но убежден, что прием мой, во всяком случае, должен быть признан правильным» (8, 191).

Как видим, Щедрин не только провозглашает примат действительности по отношению к искусству, по и особо подчеркивает активную роль писателя в познании действительности, в выявлении ее подлинной сущности. Причем ради более яркого и наглядного выявления данной сущности писатель - реалист может и должен использовать нее пригодные для этого художественные средства.

«Литературному исследованию, — подчеркивает Щедрин,— подлежат не те только поступки, которые человек беспрепятственно совершает?, но и те, которые он несомненно совершил бы, если б умел или смел. И не те одни речи, которые человек говорит, но и те, которые он не г.ыговаривает, но думает. Развяжите человеку руки, дайте ему свободу высказать всю свою мысль — и перед вами уже встанет не совсем тот человек, которого вы знали и обыденной жизни, а несколько иной, в котором отсутст - ине стеснений, налагаемых лицемерием и другими жизненными условностями, с необычайною яркостью вызовет наружу свойства, остававшиеся дотоле незамеченными, и, напротив, отбросит на задний план то, что на поверхностный взгляд составляло главное определение человека. Но это будет не преувеличение и не искажение действительности, а только разоблачение той другой действительности, которая любит прятаться за обыденным фактом и доступна лишь очень и очень пристальному наблюдению» (8, 189 - 190).




 





Теория реалистической условности, разрабатывавшаяся Салтыковым, была направлена своим острием, с одной стороны, против натуралистического описательства, все более и более дававшего о себе знать в русской литературе , а с другой — против пустопорожнего фантазирования, не опиравшегося ни на какие реальные факты и приобретающего самоцельный характер.

Натуралистическая описательность, фактографизм были ненавистны Щедрину. Он отлично понимал, что равное внимание ко всему увиденному означает отказ от выявления главного, существенного и тем самым способствует затушевыванию этого существенного. «...Псевдореализм,— писал Салтыков о натурализме,— приобретает характер скудоумия... Скучно, назойливо, бездарно, и ничего больше. Перед читателем проходит бесконечный ряд подробностей, не имеющих ничего общего ни с предметом повествования, ни с его обстановкой, подробностей, ни для чего де нужных, ничего не характеризующих и даже не любопытных сами по себе» (14, 155).

Одновременно Щедрин выступал и против отрыва фантазии от действительности, против вымыслов, уводящих от реальной жизни. «Известно,— отмечал он,— что ничто так не окриляет фантазию, как отсутствие фактов. Нет фактов,— значит, есть пустое пространство, не ограниченное никакими межевыми признаками, которое можно населить какими угодно привидениями» (10, 18).

Сатирическое преувеличение, фантастика, согласно концепции Салтыкова, лишь по форме представляют собой удаление от реальной действительности; но существу же они должны верно раскрывать закономерности и противоречия именно этой действительности.

Еще в «Помпадурах и помпадуршах» писатель говорил: «Повторяю: все это в высшей степени преувеличено... но даже сквозь эти смешные преувеличения сквозит какой - то намек на реальность, которым не излишне воспользоваться» (8, 238).
Впоследствии Салтыков не раз возвращался к этому тезису, стремясь разъяснить читателям (и критикам!) реалистический характер своей фантастики. Различного рода намеками, а порой и в прямой публицистической форме он настойчиво подводил их к мысли, что «за фантастическими формами, в которые он облек свой рассказ, скрывается какое - то ядро, которое было бы нелишне раскусить» (14, 478).