Семидесятые годы были также временем активизации политической драмы, которая, как и производственная, всегда тяготела к открытой публицистичности и острой конфликтности. Таковы были пьесы М. Ф. Шатрова “Синие кони на красной траве (Революционный этюд)” (1977) и “Так победим!” (1981), где актуальность специально подчеркивалась самим драматургом в жанровом определении пьес: “опыт публицистической драмы” и “публицистическая трагедия”.  Начав создавать образ “настоящего Ильича” еще в 1960-е годы, Шатров с завидным упорством продолжал разработку ленинской темы и в последующие десятилетия. Название произведения родилось из документа той эпохи - письма безвестного художника, участника гражданской войны, Ленину: “Лишь в редкие моменты, когда болезнь отступает, я могу взять кисти и краски, чтобы писать картину о грядущем царстве равенства и братства, когда человек действительно будет красиво окрылен и свободен. Я назову ее “Синие кони на красной траве”". Контраст между прекрасной мечтой о “грядущем царстве равенства и братства” и реалиями жестокого послереволюционного времени составляет основной публицистический стержень драмы Шатрова.

Драматург пытался экспериментировать с композицией произведения: действие разворачивается в двух временных плоскостях - 1920 г., канун открытия Третьего Всероссийского съезда РКСМ (Российский Коммунистический Союз Молодежи) и современные драматургу 1970-е годы. По словам автора, подобное совмещение эпох необходимо было, чтобы “мы сердцем и душой ощутили нерасторжимую связь времен”. Достаточно своеобразным был шатровский подход к созданию образа “вождя пролетариата”. “Мы не берем на себя смелость создавать иллюзию портретного сходства, - пишет М. Шатров в предисловии к пьесе, - мы попытаемся материализовать слова Надежды Константиновны Крупской: “Образ Ленина - это мысль Ленина”".  В открытии такого подхода к изображению исторической личности была несомненная заслуга Шатрова-драматурга. Не случайно и “Синие кони на красной траве”, и его следующая пьеса “Так победим!” трудно пробивали себе дорогу к зрителю. В канонизированном советской идеологией образе вождя не должно было быть никаких мучительных противоречий. Шатров был одним из первых авторов “Ленинианы”, кто позволил себе усомниться в не ведавшей сомнений монолитности ленинского образа. Цикл своих пьес о В.И. Ленине драматург назвал “Недорисованный портрет”. Название оказалось неожиданно точным, даже пророческим: история ежегодно, а со второй половины 1980-х годов чуть ли не ежедневно, добавляла все новые и новые штрихи к портрету этого политического деятеля, во многом определившего судьбу России в XX столетии. Не вина, а беда драматурга Шатрова была в том, что эти штрихи постепенно до неузнаваемости изменили привычный для советского человека облик вождя. Мы, наверное, и до сих пор не знаем всей исторической правды о Ленине, поэтому думается, что возвращение к ленинской теме в литературе еще произойдет. Кто знает, быть может, в XXI в. мы вновь увидим на подмостках сцены образ уже не шатровского Ленина.

Несмотря на засилье инсценировок на театральной сцене, о чем уже было сказано выше, традиционная для русской литературы социально-бытовая и социально-психологическая драма сохраняла свои позиции. Это было вполне объяснимо: А. Вампилов, А. Володин, Л. Зорин, М. Рощин, А. Арбузов, В. Розов и другие авторы старались понять процесс неуклонного нравственного разрушения общества, девальвацию вечных моральных ценностей, ответить на вопрос, чем живет душа современного человека, как влияет на нее двойная мораль “застойного” времени.


 





Именно на рубеже 1970-х годов взошла на отечественном драматургическом небосклоне звезда Александра Вампилова, открывшего  целое направление развития драмы, так точно “угадавшего” главного героя своего безгеройного времени. Да и сама трагическая судьба драматурга и его произведений стала знаковой, определяющей для истории литературы и театра.  А. Вампилов, а вслед за ним и другие драматурги 1970-х - начала 1980-х годов, вывели на авансцену, по точному определению Л.Аннинского, героя “средненравственного”, “который не причастен к крайностям зла и становится плохим или хорошим в зависимости от обстоятельств”.  ”Сколько себя помню, - пишет критик З. Владимирова, - у нас господствовало убеждение, что в драматургии, как в экономике, есть, условно говоря, группа А (пьеса производственная, политическая, на международную тему и так далее) и группа Б, обнимающая по преимуществу область быта, всякие там семейные неурядицы, личные переживания героев. Приоритетной от века считалась первая: вторая - сопутствует, не затрагивает основ социальной проблематики, в ряде случаев это вообще мелкотемье, низший род. Ибо наш человек по-настоящему выражает себя лишь в труде… Он прежде всего человек общественный, а к своей частной жизни обращается как бы во вторых строках.  А ведь надо еще разобраться, кто радикальнее в постановке социальных вопросов - драматурги группы А или Б.  Анализ состояния души человеческой, той смуты, которая в ней воцарилась, той сбивчивости, а то и выветривания моральных критериев, которыми иные из нас, не испытывая от того никаких угрызений, до сих пор пользуются, - такой анализ насущен по-прежнему”.

На рубеже 1980-х годов драматурги, причисленные критикой к “новой волне” и “поствампиловской драме”, заявили о себе в полный голос и проявили невиданную прежде зоркость в изображении тех негативных явлений, мимо которых так долго проходили другие, подняли целый пласт жизни, не столь уж часто попадавшей ранее в поле зрения театра.  У драматургов “новой волны” не было, пожалуй, никакой общей платформы, никаких громких литературно-театральных деклараций и манифестов. К этому направлению относили авторов очень разных - по творческому стилю, принадлежности к той или иной литературной традиции и даже по возрасту. Между тем от официальной советской критики они заслужили на удивление похожие упреки за уклонение от “генеральной линии нашей драматургии”, “погружение в быт”, “мелкость типажа”, “обыденную, непросветленную жизнь” своих персонажей, за превращение пьес в “тихие исповедальни”, куда не доносятся ветры времени. Этим драматургам пришлось выслушать много несправедливо-уничижительных отзывов, преодолеть многие преграды, выстроенные на их пути советской системой, что не прошло бесследно для их творческой энергии и потенциала.

Сам список имен драматургов, принадлежащих к “новой волне”, в представлении критиков неоднократно менялся, но некоторые авторы назывались неизменно - Л. Петрушевская, В. Арро, В. Славкин, А. Галин, Л. Разумовская, А. Казанцев, С. Злотников, С. Коковкин. Почему вышеназванные драматурги вызывали такое раздражение и с таким трудом пробивали себе дорогу на сцену, сейчас вполне очевидно. Они поставили жесткий, но справедливый диагноз нравственному состоянию общества. Вместо того чтобы со всей страной рапортовать о новых трудовых свершениях или беспокоиться о судьбе бездомных американских негров, они попытались решить задачу гораздо более сложную - создать портрет своего “промежуточного” поколения, по справедливому определению критика Б. Любимова, “людей не очень добрых, но и не так чтоб очень злых, все знающих про принципы, но далеко не все принципы соблюдающих, не безнадежных дураков, но и не подлинно умных, читающих, но не начитанных… о родителях заботящихся, но не любящих; детей обеспечивающих, но не любящих; работу выполняющих, но не любящих… ни во что не верящих, но суеверных; мечтающих, чтобы общего стало меньше, а своего побольше”.