Поэма «За далью – даль» (1950-1960) – масштабная лирическая эпопея о современности и истории, о переломном времени в жизни миллионов людей. Это – развернутый лирический монолог современника, поэтическое повествование о непростых судьбах родины и народа, об их сложном историческом пути, о внутренних процессах и переменах в духовном мире человека XX столетия.

Поэма складывалась долго и публиковалась по мере написания очередных глав. В процессе формирования художественного целого некоторые главы менялись местами («В дороге»), другие коренным образом перерабатывались, например, «На мартовской неделе» (1954), которая частично и в существенно измененном виде вошла в главу «Так это было».

Подзаголовок поэмы «За далью – даль» – «Из путевого дневника», но это еще мало что говорит о ее жанровом своеобразии. Картины и образы, возникающие по мере развертывания содержания поэмы, носят одновременно конкретный и обобщенный характер. Таковы рождающиеся в воображении автора на основе «заоконных» пейзажных впечатлений масштабные поэтические образы «Волги-матушки» (глава «Семь тысяч рек»), «Батюшки-Урала» («Две кузницы»), разметнувшихся на полсвета сибирских просторов («Огни Сибири»). Но и это не все. Автор подчеркивает емкость избранного «сюжета-путешествия», эпический и философско-исторический масштаб, казалось бы, незамысловатого рассказа о поездке на Дальний Восток:


А сколько дел, событий, судеб,

Людских печалей и побед

Вместилось в эти десять суток,

Что обратились в десять лет!





 






Движение времени-истории, судьбы народа и отдельной личности, стремление проникнуть в глубинный смысл эпохи, в ее трагические противоречия составляют содержание раздумий лирического героя, его духовного мира. Боли и радости народные отзываются острым сопереживанием в его душе. Этот герой глубоко индивидуален, неотделим от автора. Ему доступна вся гамма живых человеческих чувств, присущих личности самого поэта: доброта и суровость, нежность, ирония и горечь... И в то же время он несет в себе обобщение, вбирает черты многих. Так в поэме складывается представление о внутренне цельном, сложном и многообразном духовном мире современника.

Сохраняя внешние приметы «путевого дневника», книга Твардовского превращается в своеобразную «летопись», «хронику», а точнее – в живую поэтическую историю современности, честное осмысление эпохи, жизни страны и народа в прошедший большой исторический период, включающий и жестокие несправедливости, репрессии сталинских времен (главы «Друг детства», «Так это было»). При этом лирика, эпос, драматическое начало поэмы сливаются, образуя художественный синтез, взаимодействие родовых начал на лирической основе. Поэтому «За далью – даль» и можно определить как своеобразную лирико-философскую эпопею о современности и эпохе.

Вместе с тем поэма отнюдь не свободна от утопической веры в преобразовательские успехи социализма (особенно показательна глава о перекрытии Ангары при строительстве плотины, несущая в себе отзвук эйфории грандиозных послевоенных планов – «великих строек коммунизма»). Читателей же, безусловно, особенно привлекала тема «культа личности». Но Твардовский, разрабатывая ее, оставался в пределах вполне советского, во многом ограниченного сознания. Показателен разговор о «За далью – даль» А.А. Ахматовой и Л.К. Чуковской, состоявшийся в начале мая 1960 г.

«– Прекрасный подарок трудящимся к 1 Мая, – говорит Анна Андреевна. И уверяет, что для Твардовского это прогресс. Все-таки упоминается сталинская неправота. Не одна лишь правота... А я в бешенстве, – записывала автор неопубликованной тогда повести 1940 г. «Софья Петровна» о репрессиях конца 30-х. – Какая же правота у профессионального палача?..

Прогресс, Лидия Корнеевна, явный прогресс, – повторяла Анна Андреевна. – Товарищ растет.

Меня возмущает, – недвусмысленно заявляет Чуковская, – в применении к Сталину... слова «суровый», «грозный», «вел нас в бой» – слова, облагораживающие своей высотою его подлое ремесло. А «тризна», «бразды», «ведал»!.. Я понимаю, что ругательства тут тоже неуместны, мелки (он-то – всего лишь палач, да горе человеческое огромно и свято), но уж высокий слог во всяком случае неприличен! «Ведал»! И как это повернулось перо у Твардовского назвать смерть Сталина утратой?..

Но Анна Андреевна радуется возможности говорить вслух, в печати о сталинской жестокости. У Твардовского в поэме несколько раз: крутой, жестокий. И то-хлеб».

«Товарищ» действительно рос, рос всю жизнь. Сразу после смерти Сталина, в 4-м номере редактируемого им «Нового мира» за 1953 г., он напечатал рядом со статьей А. Фадеева «Гуманизм Сталина» свои стихи «У великой могилы», а уже в конце 1953-го и первой половине 1954 г. опубликовал серию статей (В. Померанцева, М. Щеглова, Ф. Абрамова, М. Лифшица), направленных против тогдашней официозной литературы, и был первый раз отстранен (до 1958 г.) от руководства журналом. «За далью – даль», как верно отметила Ахматова, была для Твардовского новым шагом вперед, хотя концепция сталинизма в поэме вполне соответствовала постановлению ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий» (1956), значительно более «мягкому» в отношении Сталина, чем закрытый доклад Н.С. Хрущева на XX съезде и тем более последовавший в 1961 г. открытый его доклад на XXII съезде КПСС.

В художественной структуре поэмы, в ее языке и стиле тесно связаны, взаимоперетекают черты гражданско-публицистического (иной раз действительно излишне «повышенного») и лирико-исповедального высказывания. В ней широко «задействованы» лексические и интонационно-синтаксические средства народно-разговорной и книжно-литературной речи. В отличие от «Страны Муравии» и «Василия Теркина» в «За далью – даль» возобладала классическая литературно-поэтическая, главным образом, пушкинская традиция.