Трудно приходилось в ту пору писателям: для многих война была настоящим потрясением, они были переполнены увиденным и пережитым. Сразу же после окончания войны темы, с ней связанные, официальная критика объявила неактуальными больше того, отвлекающими от важных современных задач, от строительства мирной жизни. Произведения о войне вытеснялись с журнальных страниц, вычеркивались из издательск-ix планов. Уничтожающей критике были подвергнуты стихи О. Берггольц, М. Алигер, даже прописанного на вершине официального литературного Олимпа М. Исаковского. За «грусть», переходящую в «нытье», были осуждены сильные, обратившие на себя внимание стихи начинавших тогда С. Гудзенкэ, А. Межирова, С. Орлова.

Это о них: «Как плакальщицы разместились поэты на журнальных страницах и на все лады выводят свои мотивы». Особенно тяжело все это сказалось на судьбе молодых поэтов «фронтового поколения» (следует назвать еще Е. Винокурова, К. Ваншенкина, Ю. Друнину, М. Дудина, Ю. Левитановского, М. Луконина, М. Львова, С. Наровчатова, Г. Поженяна) - ни о чем другом они писать тогда не могли, у большинства из них просто не было никакого, кроме фронтового, жизненного опыта — одни надолго замолчали, другие занялись переводами, третьи и вовсе сломались — стали писать не о том, что их волновало, а том, что от них требовали. Здесь объяснения того, что такие яркие и крупные звезды, как Б. Слуцкий, Д. Самойлов, Б. Окуджава, появились на поэтическом небосколне лишь в послесталин-ские годы, а столь много обещавшим К. Левину и И. Дугину, чьи стихи «Нас хоронила артиллерия» и «Мой товарищ, в смертельней агонии...» несколько десятилетий существовали изустно, без имени авторов, стали легендарными, дорога в литературу вообще оказалась заказана.

В эту мрачную пору, когда после постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» духовная жизнь, казалось, замерла, все-таки появилось несколько прекрасных книг о войне: «В окопах Сталининграда» В. Некрасова, «Возвращение» А. Платонова, «Звезда» и «Двое в степи» Э. Казакевича, «Спутники» В. Пановой, «За правое дело» В. Гроссмана. Публикация почти каждой из названных вещей стала возможной благодаря стечению счастливых обстоятельств, некоторые из них по непостижимому капризу Сталина были отмечены Сталинскими премиями (что спасло «В окопах Сталининграда* и «Спутники» от уже подготовленного разгрома).

Но все эти книги были островками в море совершенно иной литературы, образованном произведениями художественно беспомощными, державшимися на плаву лишь благодаря теме, материалу и нередко, если мягко сказать, вполне сознательно пренебрегавшими реальней действительностью. Это от них у читателей возникла оскомина: «А про войну... Не буду, сыт по горло». И самое дурное: такие сочинения — никто их уже давно не помнит — задавали тон в литературной жизни, выдвигались идеологическими службами как эталон правды и художественного совершенства. Они становились трудноодо-леваемой преградой - и цензорской, и издательски-редакторской, и даже психологически-творческой - для той правды о войне, которую хотели рассказать ее участники. В. Астафьев в свое время обескураженно отмечал это кричащее расхождение между пережитым им на фронте и книжно-показательной войной: «... Я послужил не в одном полку. Бывал я и в госпиталях, и на пересылках, и на всяких других военных перекрестках встречал фронтовиков. Разные они, слов нет, но есть в них такое, что роднит всех, объединяет, но и в родстве они ничем не похожи на тех, которые кочуют по страницам книг, выкрикивают лозунги, всех бьют, в плен берут, а сами, как Иван-царевич, остаются красивыми и невредимыми. Нет, не такими были мужики и ребята, с которыми я воевал».
Повесть «В окопах Сталининграда» имела принципиальное значение для дальнейшего развития нашей военной литературы. Она поражала непререкаемой достоверностью, не сочиненностью, в ней отразился жестокий, дорогой ценой оплаченный опыт солдат и офицеров с «передка». Именно она стояла у истоков столь заметно заявившей о себе на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов литературы фронтового поколения, которую потом называли «лейтенантской литературой». В. Некрасов был признанным ее лидером. «Все мы вышли из гоголевской шинели», было сказано в прошлом веке. Столь же высокой формулой обозначили писатели фронтового поколения роль книги В. Некрасова: «Все мы вышли из некрасовских окопов».


 







Эти писатели, о которых Твардовский хорошо сказал, что они «выше лейтенантов не поднимались и дальше командира полка не ходили» и «видели пот и кровь войны на своей гимнастерке», составили целую плеяду хорошо известных нынче читателям имен: Г. Бакланов и В. Богомолов, Ю. Бондарев и А. Ананьев, К. Воробьев и В. Астафьев, В. Быков и А. Адамович, Д. Гранин и В. Тендряков, В. Семин и IO. Гончар, Б. Окуджава и Ц. Ржевская, В. Курочкин и Д. Гусаров, А Злобин.

Эти авторы принесли в литературу тяжелый, кровавый опыт «окопников». Они пережили сами то, что было уделом огромного числа людей, составляющих основание той грандиозной пирамиды, которую представляет собой действующая армия. Рассказанная ими правда была встречена официальной, «охранительной» критикой в штыки, хотя происходило все это уже в хрущевские, «оттепельные», относительно либеральные времена. Ее клеймили за «окопную правду» (что, мол, мог видеть из окопа солдат или командир роты) — хотя на самом деле речь шла просто о правде — к этому присовокуплялась еще целая обойма стандартных обвинений-ярлыков: «дегероизация», «абстрактный гуманизм», «пацифизм», «ремаркизм».

Характерно, что один из тогдашних ревнителей декламации и глянца в литературе, перечислив добрый десяток произведений, в которых, «так или иначе «окопная правда» пересиливает человеческую правду» (это был странный, перевернутый мир, где белое называлось черным и наоборот), главным источником всех идеологических пороков «лейтенантской литературы» объявлял К. Симонова, его «Живые и мертвые», хотя это был не «окопный», а панорамный роман с широкой картиной трагического сорок первого года.

«...Пока война, — говорит один из героев симоновского романа, — историю будем вести от побед! От первых наступательных операций... А воспоминания обо всем подряд, с самого начала, потом напишем. Тем более что многого вспоминать не хочется». В «Живых и мертвых» нарисована такая картина сорок первого года, какой до этого наша литература не знала. Автор решился рассказать «обо всем подряд с самого начала», не страшась той правды, которую не зря называют горькой, не обходя того, что и в самом деле «вспоминать не хочется». О панике, о растерянности, о несостоятельности высшего политического и военного руководства, об оставляемых врагу огромных территориях, миллионах мирных жителей, сотнях тысяч пленных солдат и офицеров. И самое новое Симонов показал, что паши постыдные поражения не были случайными, они коренились не в вероломстве Гитлера и внезапности нападения Германии, а в обезглавившем и обескровившем армию, деморализовавшем общество «тридцать седьмом годе». Литература продолжала нелегкое дело осмысления трагических событий войны.