Шумным успехом в свое время пользовались стихотворения Владимира Григорьевича Бенедиктова (1807-1873), вышедшие отдельным изданием впервые в 1835 г. Прямого выражения охранительной идеологии в лирике Бенедиктова мы почти не найдем. Она производит впечатление аполитичной. Но эта ультраромантическая лирика была попыткой увести читателя от противоречий современной действительности, от общественных вопросов. В своих стихотворениях Бенедиктов разрабатывает популярные романтические темы: разочарование человека, пережившего «дней юношеских жар» («Я не люблю тебя», 1837), одиночество гордой личности, возвышающейся над людьми подобно утесу («Утес», 1835), непонимание поэта толпой («Скорбь поэта», 1835), родство волнуемой жизненными противоречиями человеческой души со стихиями природы («Море», 1837) и т. д.

Но трактовка всех этих тем представляет собой полную противоположность традициям гражданского романтизма. Вместо отрицания отживших форм социально-политической действительности мы находим у Бенедиктова абстрактно-романтический уход от действительности, отрицаемой в целом. Романтический конфликт между мечтой и реальностью остается неразрешимым. Непрестанное стремление «сумрачной земли» в «светлый край» неба остается тщетным, и только «в дверях могилы» человеку открывается возможность «свидеться с божеством». Так Бенедиктов запоздало перепевает темы В. А. Жуковского.



 




В том же духе он решает и проблему свободы. В стихотворении «Горные выси» (1836) горы рисуются как «первые ступени к широкой, вольной стороне», как «земли могучие восстанья». Но поэт вслед за этим раскрывает не политический, а космический смысл образов: горы - это застывший порыв земли к небесной отчизне. В противоположность утверждению героя-гражданина у романтиков-декабристов Бенедиктов разделяет романтический культ индивидуалистически настроенной сильной личности, высоко поднимающейся над толпой. Индивидуалистический характер носит вся лирика Бенедиктова, по праву романтика, рассматривающего художественное творчество как произвольное выявление гениальной личности, не связанной законами объективной действительности. Лирика Бенедиктова была антиреалистической, она противостояла лирике А. С. Пушкина и его последователей.

Стиль Бенедиктова, метафорический, бьющий на эффект необычностью, «возвышенностью», грандиозностью образов, показателен для стиля реакционно-романтической поэзии, а в значительной мере и прозы 30-х годов. Так, в стихотворении «Вальс» (1840) танцующая на светском балу пара предстает то в виде гения тьмы и духа эдема, реющих в облаках, то в виде мрачной планеты с ясным спутником, которые мчатся в «сфере радужного света», и т. л. В поисках необычного Бенедиктов создает многочисленные неологизмы: «пир-ная ночь», «тоска затворная», «гордостью запанцирилась грудь». Мишура подобного «романтизма» была тем опаснее, что она увлекала многих. «И литераторы и чиновники петербургские были в экстазе от Бенедиктова»,- вспоминал И. И. Панаев . С. П. Шевырев даже противопоставлял Бенедиктова как «поэта мысли» Пушкину.

Против этой опасности решительно выступил В. Г. Белинский. В статье «Стихотворения Владимира Бенедиктова» критик показал отсутствие мысли (а иногда и смысла), «внутренней полноты жизни» в его стихотворениях и разоблачил «фальшивый блеск его поэзии». И. С. Тургенев, в молодости «плакавший» над страницами Бенедиктова, в своих воспоминаниях о Белинском ярко описал действие его статьи. «В одно утро,- пишет Тургенев,- зашел ко мне студент-товарищ и с негодованием сообщил мне, что в кондитерской Беранже появился № «Телескопа» с статьей Белинского, в которой этот «критикан» осмеливался заносить руку на наш общий идол, па Бенедиктова. Я немедленно отправился к Беранже, прочел всю статью от доски до доски - и, разумеется, также воспылал негодованием». Но дальше Тургенев признается, что, к его собственному изумлению и досаде, он не мог не признать доводы критика убедительными и скоро потерял интерес к недавнему кумиру.